– Что пропало, того не вернешь. Придется мне ехать в Италию без паспорта. Это будет нелегко.
– Да, нелегко. И очень опасно, – раздумывала вслух Роксана. – Можно было бы попробовать получить новый паспорт, но это… несколько рискованно.
– Раздобыть новый паспорт? Где? – заинтересовался Салим.
Неужели она могла в этом помочь?
– Это дорого. Европейские паспорта могут стоить несколько сотен евро, – неуверенно ответила Роксана. – Может быть, у меня получится разузнать. Я спрошу кое-кого. Думаю, этот человек знает.
У Салима были деньги, и он сказал Роксане, сколько именно. Он всерьез намеревался купить документы и достаточно полагался на нее, чтобы верить в успех этого дела.
– Помоги мне встретиться с ним.
– Салим, держи деньги в надежном месте. Никому о них ни слова! – предупредила она.
У Салима в голове не укладывалось, что такой девушке, как Роксана, есть дело до сквера Аттики – заросших сорняками асфальтовых джунглей, в которых на картонках спали люди. Это место, окруженное зданиями и густыми деревьями, больше напоминало кусочек разоренного войной Афганистана, чем мирную европейскую столицу. Роксане следовало бы бежать отсюда со всех ног, а она приходила в сквер снова и снова. В этом было что-то загадочное.
– Роксана, почему ты этим занимаешься? – задумчиво спросил он.
Она промолчала.
Салим смотрел на девушку. Что она видела? Заметила ли она, в каком состоянии его одежда и как спутались его волосы? Видела ли она в нем друга или беженца?
Салим не знал, чего ожидать от Европы, но такой жизни он точно не хотел и не думал, что на каждом шагу будет сталкиваться с проблемами. Если Роксана решила исправить то, что сделали с ним и его семьей, она взяла на себя сложную задачу.
Один из волонтеров помахал рукой – понадобилась ее помощь.
– Я разузнаю о паспорте. – Она вернулась к делу: – Где ты будешь ночевать? Хочешь пойти в гостиницу?
Салим покачал головой. Может, Роксана приходила сюда потому, что рядом с ним могла почувствовать себя самоотверженной и великодушной? Может, все дело в ней самой, а вовсе не в нем? Он почувствовал какую-то горечь, но осуждал себя за это и не знал, откуда она взялась.
– Нет, я останусь здесь.
Роксана кивнула и поднялась, отряхивая одежду. Салим не мог знать, сколько раз она задавала себе этот вопрос. Зачем приходить в этот сквер? Зачем делать что-то для одного беженца, когда на пути сюда еще тысячи?
Она могла оставить его и больше не возвращаться. Могла не делать различий между ним и другими. Но Салим отличался от остальных, и она видела, что после отъезда семьи он изменился.
Было обидно, что она не может ничего рассказать о том, что случилось с его семьей. Она видела, как поезд тронулся, но после этого с Ферейбой и двумя младшими детьми могло произойти что угодно. Что угодно.
Ферейба
39
Я тащила двоих детей за собой с поезда на поезд, из страны в страну. На каждом контрольном пункте, на каждой границе я ожидала, что нас задержат. Мой самый страшный кошмар и самая большая надежда касаются одного и того же – разлуки с детьми. Иногда мне кажется, что я до конца жизни не увижу Салима, а иногда – что лишь ему одному из всех нас удастся добраться до цели. Самира – девочка, в этом возрасте ей опасно оставаться одной. Азиз – хрупкий бутон, который быстро завянет, если оторвать его от корня. Иногда во время проверки документов я молюсь о том, чтобы моим детям предоставили убежище, даже если меня отправят на родину. А иногда – о том, чтобы нас отправили вместе. Когда мать загнана в угол, в ее молитвах нет логики.
Дома, когда свирепствовали бомбардировки, одна моя подруга-учительница каждую ночь вытворяла безумные вещи. То укладывала детей спать в одной комнате с собой и с мужем, то отправляла каждого ребенка в отдельную комнату. Никто не знал, чего ожидать. Они могли выжить или погибнуть вместе. А могли поставить на то, что один или двое из них выживут. Каждую ночь она неизменно просила, чтобы Господь не щадил ее, если решит забрать ее детей. Бывают мольбы, которые можно обращать к Богу лишь мысленно, в тишине, чтобы не осквернять язык, произнося их вслух.
За последний год, пытаясь обеспечить детям безопасную жизнь, я чувствовала себя преступницей больше, чем когда-либо. Даже праведность не всегда однозначна.
Из Греции в Италию, из Италии во Францию. А теперь остался последний отрезок пути – из Парижа в Лондон на серебристо-желтом поезде, который, словно ракета, мчится под землей. Я оставляю Азиза под присмотром Самиры, беру наши бельгийские паспорта, складываю их в черную кожаную сумку и иду в туалет, маленькую стальную кабинку. Страничку за страничкой я разрываю каждый паспорт на крошечные кусочки, которые падают в унитаз, словно снежные хлопья, которыми встретит нас Лондон. Я рву паспорта и уничтожаю наши фальшивые личности. Я снова становлюсь Ферейбой, а мои дети – Самирой и Азизом.
Меня предупредили те, кто помог добраться сюда: «Ваши паспорта никто не должен видеть. Не объясняйте им, как вы доехали. Просто говорите, что вы беженцы. Что вы боялись и вынуждены были оставить свою страну. Расскажите, как пришли за Махмудом. Может быть, лишь его судьба и спасет вас».
Проверка в Лондоне будет отличаться от всех остальных. На этот раз мы станем держаться честно, открыв свои самые уязвимые стороны. До сих пор мы дрожали от страха, увиливали и лгали при каждой встрече с чиновником. Меньше чем через час все изменится.
Я стою над унитазом и слежу за тем, чтобы все клочки бумаги исчезли в водовороте. У меня трясутся руки. Прислонившись к стене, я хватаюсь за стальной умывальник. Он холодный на ощупь, и это отрезвляет.
Повсюду металл. Поезда, железные дороги, вокзалы. Каждый вокзал – чудище, которое будет жить вечно. Основательное сооружение с налетом новых веяний. Умывальники, рельсы, крыши над вокзалами – вот что отличает этот мир от Афганистана. Здесь все устойчивое, блестящее, фундаментальное. А весь Афганистан, от наших домов до семей, слеплен из глины и песка, да так хлипко, что не выдерживает ни малейшего дуновения. И все это рушилось, раз за разом.
А я хочу жизни, которая не крошилась бы в пальцах. Когда-нибудь я обращусь в прах, но до тех пор я хочу жить. И чтобы мои дети жили.
Я вспоминаю отца. Он остался в одиночестве в своем поблекшем саду, ночует среди истлевающих деревьев. Не знаю, жив он или нет. Уже так давно я не слышала его голос. Я понимаю, почему он не захотел уезжать. Он научился любить быстротечность всего сущего. Принять это удается лишь тогда, когда мы завершаем свой путь. И для отца не имеет значения, придет конец сегодня или завтра. Он готов вернуться в землю. Он будет вдыхать и выдыхать прах рассыпающихся стен сада, пока однажды его легкие не наполнятся, как песочные часы. И тогда время остановится.
На расстоянии легче испытывать любовь к отцу. Отсюда я не вижу его слабостей и ошибок. Мне теперь видны лишь те озаренные светом моменты, когда он смотрел на меня как на своего самого любимого и дорогого ребенка. Когда он говорил о маме и я чувствовала себя целостной. А в остальном детство мое… Что ж, может, и к лучшему, если оно рассыпается пылью.
