Мы расстались грустно. Навсегда. Мне уже стало известно, что Савл из Тарса изменил свое имя на Павла, точно так же поступил Симон, став Петром, дабы угодить римлянам. Я также узнал, что мало кто из евреев Рима слышал о Мессии, а ждали его в основном необрезанные язычники.
Я долго плакал и проклял тот день, когда покинул Иудею. Сидя в зловонной комнате постоялого двора, я тосковал по своим оливковым деревьям и хотел скорее почувствовать землю Израиля под своими ногами. Я видел красивое лицо Сары, слышал голос дорогого Саула, чувствовал, что мою шею обвивают руки Ионафана. Как я жалел, что не послушался их, ибо это путешествие не принесло мне ничего, кроме боли и страданий.
На следующий день нам предстояло отправиться в Остию. Салмонидес пытался уговорить меня задержаться в Риме некоторое время, твердя, что я слишком быстро и резко осудил этот город. Однако я остался глух к его словам. В Риме царили жажда наслаждений и пренебрежение к Богу. Я чувствовал себя так, будто стал порочным. Поэтому я сказал ему: «Мой родной очаг – Израиль, ибо я еврей. Там стоит гора Сион и земля, обещанная нам Богом. Разве еврей способен соблюдать законы Торы среди этих грешных людей?».
Салмонидес лишь пожал плечами и покачал головой. За одиннадцать лет нашей дружбы он так и не понял меня.
Случилось так, что вечером, перед закатом, я вышел погулять вместе с Салмонидесом, ибо у меня было тревожно на душе. Улицы запрудили толпы народа, там было множество мужчин и женщин, говоривших на языках, которые я не понимал. В дверях стояли женщины легкого поведения и зазывали меня. Торговцы толкали перед собой тележки, груженные кусками разрубленной свинины. Кругом стояли статуи, колонны и стены украшали резные изображения. Это был многолюдный, перенаселенный город, гораздо хуже Иерусалима даже во время Песаха.
В одном месте нас вдруг подхватила людская волна, когда толпы сомкнулись и устремились вперед. Мы с Салмонидесом пытались выбраться, но не смогли, ибо людское течение оказалось сильнее нас. Из массы людей вырвался громкий крик, точно из одного горла, и тогда толпа вдруг расступилась, словно Красное море, разделенное Моисеем. Мы с Салмонидесом оказались во главе толпы, перед нами открылась улица, а вторая часть толпы оказалась напротив нас.
И вот что мы увидели: перед нами в ярких красных накидках и блестящих доспехах проходили когорты римских солдат, неся знамена императора Нерона. Позади них играли фанфары; солдаты шли рядами и трубили в трубы, обращенные к небу, и подняли такой шум, что мне пришлось заткнуть уши. За ними шел полк преторианской гвардии, личной охраны императора. Гвардейцы шагали гордо, высоко поднимали ноги, их надутые лица выражали осознание собственной важности. Следом за ними ехал сам император на золотой, запряженной четырьмя великолепными лошадьми колеснице. Императору было двадцать шесть лет, он отличался крепким телосложением, его шея почти вросла в плечи, голову украшали густые локоны рыжих волос. Проезжая мимо, он улыбался и махал нам крепкой рукой. Я зачарованно смотрел на этого молодого человека, правившего миром. Этот молодой человек приходился мне почти ровесником.
Когда проехал император, мы увидели зрелище, которое мне запомнится надолго. Собственной колесницей, запряженной двумя лошадьми, управляла жена императора Поппея Сабина.
Могу откровенно признаться, что столь великолепной женщины я никогда не видел. Ее голову венчали светлые волосы, которые скрепляли крохотные ленточки и заколки, украшенные драгоценностями. Ее прекрасное лицо, очень похожее на те, какие я видел у статуй, сверкало белизной, оно отличалось бледностью и изяществом, свойственным фарфору, глаза были небесного цвета, а губы – нежно-розовые. Обнаженная шея и рука шокировали, но в то же время восхищали. Она стояла в колеснице так неподвижно, что можно было подумать, будто это изваяние. Ее одежды были из чистого шелка цвета столь естественной лаванды, что мне показалось, будто я вдыхаю ее запах.
Толпа замерла в безмолвии, пока проезжала императрица, а когда она появилась передо мной, я почувствовал, что у меня перехватило в горле. Во всей империи не могло быть женщины прекрасней, чем она.
Я услышал, как голос прошептал мне в ухо: «Она столь же влюблена в себя, сколь и богини, но зубы у нее такие же, как у змеи».
Эти слова произнес Салмонидес, заметив, что на моем лице появилось выражение восхищения.
Он сказал тихо, чтобы больше никто не расслышал: «Каждый день она купается в молоке и втирает в свои руки слизь крокодила. Она ведет себя подобно аристократке, но в душе остается блудницей. Это из-за нее Нерон разделил судьбу Ореста и Эдипа».
Я знал, что имеет в виду Салмонидес, и пытался избавиться от чарующего видения. Он был прав. Сколь бы красивой и соблазнительной ни была Поппея, она олицетворяла дьяволицу, предназначение которой – губить мужчин.
Вот что я скажу тебе, мой сын, дабы ты знал, что от Рима нельзя ожидать ничего хорошего. На поверхности он кажется привлекательным и соблазнительным, но в его чреве заключено зло. Мой сын, я это говорю тебе также, чтобы ты смог выбрать праведный путь.
Когда я пишу эти слова, тех, кто жил в Иерусалиме, уже нет, а все, кто знал Мессию при его жизни, ушли в небытие. Но те, кто в Риме, все еще живут, но они так и не узнали его. Человека, которого они называют Мессией и чьего возвращения ждут, не существует, его никогда не было на свете, и они будут ждать его вечно.
Однако ты, мой сын, еврей и обязан дождаться человека, который вернется и объявит Царство Божье на земле. Он придет только к евреям, ибо он еврейский Мессия.
Следовательно, не рассчитывай на Рим, ибо там избрали неверный путь, ведущий к лживости и забытью.
Была полночь, и в квартире Бена горела лишь лампа на его письменном столе. Бен и Джуди сидели близко друг к другу. Бен переводил, а Джуди читала то, что он писал, – она вместе и одновременно переживали события, происходившие в жизни Давида.
Оба долго не разговаривали, продолжая смотреть на последнюю строчку, которую написал Бен. Время для них остановилось, они застыли в далеком прошлом между мечтами и явью. Казалось, будто оба боялись, как бы это состояние не развеялось.
Наконец, после долгого молчания, Бен бесстрастно сказал:
– Просто невероятно. – Он говорил машинально, безо всякого чувства. – В этом свитке заложена мощность бомбы в пятьдесят мегатонн, а если она взорвется… – Он уставился перед собой. Глаза у него становились стеклянными и смотрели будто издалека. Джуди задалась вопросом: «Бен, где ты сейчас?»
Постепенно, точно человек, пробуждавшийся от очень глубокого сна, Бен начал шевелиться и подавать признаки жизни. Он выпрямил спину, потянулся и простонал. Затем посмотрел на Джуди и слабо улыбнулся.
– Многим этот свиток не понравится. Ватикан уж точно не обрадуется, ведь один из первых сторонников Иисуса осуждает Римскую церковь.
Он сухо рассмеялся, на лице его отразилась горечь.
