Уильям кивает и шепчет:
— Да.
— И всякий бы на твоем месте сказал то же самое. Дантист… — Я вздрагиваю. — Но ты ведь не похож на других, Уильям. Ты необычный. И тебе нравится этот тип. Ты сам говорил. Разве нет?
— Говорил.
— Ты что, передумал?
— Нет.
Джек откидывается на спинку кресла и закрывает глаза, как будто не в силах слушать такую чушь.
— И что?
— Не знаю.
— Зато я знаю.
Уильям перестает шептать и спрашивает вслух:
— Правда?
— Если твоя мама выходит замуж за дантиста, а твой папа женат на мне — значит, так тому и быть. Они больше никогда не соединятся. Твоя семья уже не будет такой, как раньше — мама, папа и ты.
Он снова отворачивается и трет глаза. Грустно, что Уильям уже научился мужественно преодолевать слезы. Что-то подсказывает маленькому мальчику, что плакать не следует, что это стыдно. По крайней мере я немедленно понимаю, что он пытается противостоять соблазну.
Уильям говорит:
— Когда я был маленьким, я думал, что, если папа разведется с тобой, он снова женится на маме.
— Да?
— Я думал, он вернется домой.
— Ты многое помнишь из тех времен, когда жил с папой и мамой?
Уильям кривится, морщит лоб и усиленно думает.
— Кое-что. Помню, как однажды летом папа поехал с нами в Нантакет. Я помню такие вещи. Но очень мало.
— Ты был совсем маленьким, когда они развелись.
Он прижимается худенькой спиной к сильной груди Джека.
— Уильям, когда я ушла на прошлой неделе, ты думал, что твой папа снова будет жить с мамой?
Я вижу, как Джек напрягается. Несомненно, Уильям чувствует это спиной. Мы с Джеком оба ждем ответа. Сначала он пожимает плечами, потом шепчет:
— Ну да.
— И поэтому ты сегодня так разозлился? Потому что мама выходит замуж за дантиста, а не за папу?
Он кивает.
Я наклоняюсь к нему и беру за руку.
— Детка, почему ты захотел видеть меня? Не понимаю. Я думала, что я — последний человек, которого ты пожелаешь видеть.
Уильям неловко сползает с отцовских колен и снова начинает плакать, прижимаясь головой к моим ногам.
— Не знаю… Не знаю…
Я втягиваю его к себе на колени и устраиваю поудобнее. Раньше я никогда не держала пасынка на коленях. Он костлявый и угловатый, поэтому мне не сразу удается усадить мальчика так, чтобы нам обоим было уютно. Я глажу Уильяма по голове и легонько укачиваю.
— Все хорошо, Уильям. Все хорошо.
— Все плохо, — рыдает он. — Все плохо. Сделайте как раньше. Сделайте все как раньше. — Он буквально задыхается, все тело содрогается от рыданий. Я как можно крепче обнимаю его.
— Прости, Уильям, — шепчу я, покачивая его. — Я не могу.
— Почему ты больше с нами не живешь? — спрашивает он.
Я жду, затаив дыхание, сама не знаю чего.
Джек подает голос:
— Мы с Эмилией просто пытаемся разобраться, сынок. Тебе это нелегко понять.
Действительно.
— Знаешь, ведь у Лилы было так же, — говорю я. — Остаться ли ей в доме на Восемьдесят восьмой улице или жить в зоопарке с другими крокодилами? Ну и так далее. Вот и мы пытаемся разобраться.
Уильям выпрямляется, соскальзывает с моих колен и садится между мной и Джеком.
— Это глупо, Эмилия, — горячо заявляет он. — Ты хорошо знаешь, что мистер Грампс заставил Лилу жить в зоопарке. Ей вовсе туда не хотелось. Она хотела жить со своей семьей, на Восемьдесят восьмой улице.
— Да, но это ведь сказка. В реальной жизни у крокодилов нет семей. То есть человеческих семей. Они живут с другими крокодилами в Центральном парке.
— В Центральном парке нет крокодилов, там одни кайманы.
— Это метафора, Уильям. Я хочу сказать, что, возможно, я похожа на Лилу. Может быть, я не могу ужиться с тобой и с твоим папой, потому что не похожа на вас. У меня слишком острые зубы… и слишком длинный хвост. — Последнее, наверное, излишне, но Уильям меня понимает. По крайней мере я надеюсь, что понимает. Сейчас я выполняю работу Джека, и долго мне не продержаться. Я изо всех сил стараюсь не заплакать, но вряд ли устою.
— Но Лила действительно член семьи, Эмилия. Они ее любили, пусть даже она была крокодилом.
Я смотрю на него. Неужели Уильям действительно сказал то, что я услышала? Он сказал, что любит меня? Или пять лет — это слишком рано для того, чтобы выражаться метафорически? Может, он продолжает говорить о глупой детской книжке? Мне все равно. Я обнимаю Уильяма. И Джека тоже, так что все мы прижимаемся друг к другу на слишком тесном для нас заднем сиденье лимузина.
— Еще круг, мистер Вульф? — спрашивает Генри.
— Нет, — отвечаю я. — Мы готовы.
Уильям испуганно вскидывает голову.
— Ну же, детка, уже поздно. Твоя мама выйдет замуж, с нами или без нас. Давай не будем портить ей настроение.
Я роюсь в сумочке и нахожу платочек, еще годный к использованию. Вытираю Уильяму лицо как можно чище и поправляю Джеку галстук. Потом мы рысью поднимаемся по лестнице федерального суда.
Каролина ждет нас перед рамкой металлоискателя, в окружении небольшой взволнованной компании. На этот раз она не собирается повторять свою ошибку и выходить замуж за низкорослого еврея. Дантист — высокий, светловолосый мужчина, несомненный северянин. Рядом с Джеком он смотрится как полярный медведь рядом с коалой. Впрочем, я всегда предпочитала маленьких.
Наше прибытие встречают удивленно, но с несомненным облегчением.
— Слава Богу! — Каролина хватает Уильяма за руку. — Что стряслось? Эмилия, что ты… Впрочем, не стоит. Идемте. Нас ожидали в пять.
Я смотрю на часы. Одиннадцать минут шестого.
Каролина, ее скандинав (или исландец) и немногочисленные гости бегом минуют рамку металлоискателя. Свободной рукой Уильям покорно машет нам. Когда вся компания скрывается в лифте, мы с Джеком облегченно падаем друг к другу в объятия.
— Идем отсюда, — говорит он.
Глава 31
Генри везет нас обратно, к дому Каролины, чтобы забрать чемоданчик, который Соня собрала для Уильяма и оставила в коридоре. Мы не говорим, куда поедем потом, поэтому я прошу Генри остановиться на Семьдесят шестой улице. Названия парковых ворот используются в речи весьма редко. Только благодаря Уильяму я знаю, что эта брешь в каменной стене — один из немногочисленных входов, что названы не в честь какой-либо профессии либо призвания (Ворота ученых, моряков, изобретателей, инженеров, художников). Это — Детские ворота.
