Живые герои мертвой промышленности, персонажи из рекламных буклетов и уголовной хроники все время находятся рядом, настороженно присматриваясь к тебе, справедливо усматривая в тебе чужака, довольно сдержанно выдают необходимую тебе информацию, время от времени начиная что-то выдумывать, сбиваясь на вещи слишком интимные, чтобы говорить о них между собой, их сложно запомнить, они легко исчезают в сумерках сознания, расширяя его своим присутствием, но, присмотревшись внимательно, начинаешь их узнавать — братья-инвалиды, бывшие работники самой глубокой в Европе шахты, они сразу же заговорили про инвалидность, возможно имея в виду свой алкоголизм, и попросили сфотографировать их вместе; ветеран непонятной гражданской службы с непонятными медалями на пиджаке сначала легко сдал все государственные тайны, начиная с 1947 года, потом, увидев у нас фотоаппарат, сослался на занятость и показал нам неправильную дорогу; шахтер со стажем, который направлялся пить в «кабак», громко уведомляя об этом всех вокруг, сразу вошел к нам в доверие и пытался подарить свой серебряный, как он сам его оценивал, браслет, сделанный из нержавейки; батюшка, который где-то после второго часа ночи и третьего литра закурил сигару и стал похожим на Кастро, я имею в виду — политическими взглядами; работники нелегальной шахты, которые не давали пройти внутрь черных туннелей, доказывая, что шахта на самом деле не функционирует, и пытаясь голосами перекрыть шум двигателей; Анатолий Тимощук — игрок национальной сборной Украины по футболу, который шел нам навстречу по одной из центральных улиц Донецка и который не имеет к этой истории никакого отношения; начальник охраны цементного завода, который сначала согласился пустить нас на территорию за двадцать баксов, потом начал куда-то звонить и в конце концов обломался, и хотел бы я верить, что это в нем заговорила профессиональная гордость; двое пэтэушников, которых мы подбросили от одного безымянного паселка к другому, на радостях успели рассказать нам всю историю своей жизни, хотя какая там жизнь у пэтэушников; безработные жители еще одного паселка, которые уже в девять утра были на взводе — шахта закрылась, они остались, впереди был долгий день; проститутки, которые так же точно в девять уже стояли на кольцевой и которых тут так же точно все знали; бойцы спецназа, с зарубками на прикладах автоматов; торговцы антиквариатом, которые в одном из скверов продавали живопись девятнадцатого века собственного производства; воры-карманники, что сидели в привокзальном баре, дожидаясь киевского поезда; уборщицы шахтерских клубов; влюбленные на детских площадках; алкоголики на полуночных пустых остановках; алкоголики на привокзальных площадях; алкоголики в мусоропроводах, в сухой траве и на берегах пересохших водоемов, в багажниках автомобилей и окнах электричек, в супермаркетах и круглосуточных пунктах обмена валюты, на платных стоянках и в бесплатных сортирах, в кочегарках и будках железнодорожников, на блошиных рынках и под памятником Льенину, под руку с Анатолием Тимощуком и в окружении трех сержантов, на скамейках, в клумбах, в гинекологических креслах и гробах, на заднем сиденье нашей машины и за ее рулем — драйвовое дополнение ко всем памятникам и развалинам, черная горячая кровь, что не вмещается в жилистых телах, проступая из ран, порезов, переломов и ампутированных частей тела, благодарные собеседники, которые могут говорить так спокойно и аргументированно, что само твое присутствие в этом случае кажется слишком суетливым и неуместным, уличные проповедники и проводники, способные ориентироваться в густых туманах, где существует все живое и все мертвое, прячась друг за другом и перетекая друг в друга.
В кабинах всегда валялись автомобильные карты, вообще-то ими никто не пользовался, все и так знали дорогу, но карты лежали, я рассматривал их, как иллюстрированные журналы, проводя пальцем по красным извилистым линиям, которые вели от одного города к другому, изучая названия речек и озер, запоминая изломы дорожных развилок, выстраивая в воображении четкие контуры своей территории — страны солнца, с ее тремя китами и черепахой, с ее плоскими берегами, которые обрывались прямо в Азовское море, с равнинами, пустотами, черными дырами, городами-миллионерами, придорожными заправками, парковыми скульптурами, долгими перегонами, переменами погоды, железной дорогой, выкатывающейся куда-то за северную границу; думая о границах, я пытался представить, что начинается за тем городом, куда я последний раз доехал, мое воображение четко держалось моего опыта, все, что было за гранью лично пережитого, представлялось мне слишком абстрактно, мне не с чем было его сравнивать. Мой опыт между тем полностью сливался с окружающими ландшафтами — плоские поверхности Восточной Украины, которые позволяют тебе охватывать взглядом несколько десятков километров во все стороны, полностью отвечали моим представлениям о мире: я видел то, что можно было увидеть, а увидеть можно было много чего, почти все. Поэтому вещи, которых лично не переживал, не вызывали у меня большого интереса; территория, остававшаяся за рамками увиденного, не помещалась в рамки осознанного, принадлежа скорее к категории выдуманного, условного, того, о чем можно вычитать в книжках или увидеть в кино. Однако о настоящей жизни вычитать в книжках было невозможно — настоящая жизнь была рядом, и ее нужно было проживать.
Теперь, выезжая из очередного шахтерского городка, отыскав в нем все разбитые параличом шахты и познакомившись со всеми безработными и безнадежными жителями, я думаю, что даже относительное расширение моего личного опыта мало что изменило в моих детских представлениях об идеальной территории, жить на которой мне довелось. Она точно так же просматривается насквозь, стоит только сделать остановку в дороге. Соответственно, то, что не просматривается, к ней не принадлежит — это уже другой опыт, другой атлас дорог, другой индастриал, до которого мне вообще-то нет дела.
В атласе было указано главное: были отмечены контуры, которые ты мог отыскать в реальности, это была наиточнейшая из книг, я даже не знаю, с какой еще книгой ее можно сравнить, скажем, я бы не сравнивал ее с библией — библия слишком абстрактное чтиво, хотя там тоже содержатся географические карты, однако эта география не касается тебя, учитывая ее отдаленность и самодостаточность. Дело даже не в том, что, пользуясь библией, невозможно доехать из Ворошиловграда в Днепродзержинск, а в том, что там просто нет таких названий. Я до сих пор убежден, что у религии обязательно должна быть региональная окраска, иначе это уже не религия, а макдоналдс.
Удивительное чувство на самом деле — расширять свое сознание при помощи карт автомобильных дорог, ты словно делаешь вскрытие собственного тела и рассматриваешь, как кровь перетекает из правой его части в левую; так и карты: ты видишь, сколько всего может вместить страна, в которой ты живешь, сколько дорог, мостов, государственных границ ее наполняют, догадываешься, сколько травы, домов и птиц находятся одновременно на этой расчерченной плоской территории, сколько их тут помещалось и сколько их при случае поместится, если такой случай представится.
Я постоянно ловил себя на мысли, что лично мне было бы гораздо интереснее снимать живые объекты. Не то чтобы меня ломали руины и упадок экономики в регионе, об упадке тут скорее не было речи, очевидно, это просто различия в жизненных приоритетах: кого-то интересует живая экономика, кого-то — мертвая. Я не видел во всем этом упадка, хотя бы учитывая то, что они и дальше остаются на своей территории: работники всех этих разбитых шахт и исчезнувших цехов, экономика просто не в состоянии переварить самые жирные куски реальности, она просто не охватывает большинство процессов, которые нами двигают, которые вытаскивают нас из одного конца страны в другой, не отпуская слишком далеко и не давая остановиться.
