— Извини, — произнес с одышкой Илья Андреевич, — извини, что без приглашения. Думал, если узнаешь, то и на порог не пустишь…
Я промолчала, расчищая место на диване. Старик сел и обтер лоб белоснежным платком. Дышал он тяжело, руки чуть дрожали.
Я не знала, что сказать. В душе шевельнулось раздражение — приперся тут, старостью прикрывается, и нахамить-то ему нельзя…
— Вот приехал, — медленно с расстановкой заговорил старик, — приехал прошения у тебя просить. За то, что обидел тогда, нехорошо, незаслуженно обидел.
Я вспомнила, как он кричал мне — униженной, избитой, опозоренной: «Прочь! Вон отсюда!», и вздохнула.
— Вы это по поручению всей семьи или от себя лично? — спросила я чужим голосом, хотя и понимала, что говорить такое не следует.
— Какое там от семьи! — пренебрежительно хмыкнул старик. — Им не до того… У сына дела идут плохо, Виктория все рыдает да кашляет, Дашка…
— Мне про них неинтересно, — довольно невежливо перебила я.
— Я знаю. — Он тяжело вздохнул. — Ты-то без нас проживешь… Для себя я приехал, вот что. Недолго уже мне осталось, не хочу с грехом на сердце уходить…
«А я не поп, чтобы грехи отпускать! — подумала я. — В церковь идите каяться…»
У меня хватило все же ума и порядочности удержаться. Илья Андреевич сидел на диване очень прямо, как всегда, одет был в приличный темно-серый костюм, темный галстук повязан аккуратно. Но я заметила, что костюм этот на нем болтается, как на вешалке, и воротничок на рубашке явно велик. Старик очень похудел, лицо было слишком бледное. Да еще эта одышка…
Ему давно перевалило за восемьдесят, но раньше этого не было заметно. Я привыкла, что он всегда бодр, подтянут и легок на подъем. Теперь же он явно начал сдавать, очевидно, история с неудавшейся Дашкиной свадьбой его совсем подкосила.
Я вспомнила, как в детстве старик забирал нас с Дашкой из школы, поил чаем, помогал готовить уроки. Вспомнила, сколько партий в шахматы я ему проиграла, сколько книжек из его библиотеки прочитала… Действительно, много ли ему осталось?
Я погладила Илью Андреевича по плечу.
— Хорошо, что вы пришли. Забыть я про все не забыла, но на вас не обижаюсь.
Он помолчал немного, собираясь с силами. В это время открылась дверь и вошел Шурик. Я представила его Дашкиному деду как своего жениха. Шурик вылупил глаза, но ничего не сказал.
Илья Андреевич встал, собираясь уходить, но неожиданно побледнел, зашатался и сел обратно на диван. Он достал коробочку с таблетками и положил одну под язык.
— Может, врача вызвать? — испугалась я. — Или чаю?
— Нет-нет, сейчас все пройдет…
— Я вас отвезу! — вызвался Шурик.
Он поменял свои «Жигули» на довольно-таки старую «Ауди», но очень ею гордился.
Когда дверь за ними закрылась, я взглянула на часы и охнула: мы страшно опаздывали. Пока я мерила платья, Шурик вернулся, выглядел он ужасно заинтригованным.
— Ты что — и вправду собралась за меня замуж? — спросил он. — Могла бы и раньше меня в известность поставить…
— С чего ты взял? — удивилась я. — Просто так сказала…
Он надулся и молчал всю дорогу, только в кафе Светка его растормошила.
Больше Илью Андреевича живым я не видела. В конце ноября, когда грянули первые заморозки, деревья стояли черные и унылые, солнце скрывалось за тучами и настроение у всех было соответствующее, мне домой позвонили, и незнакомый женский голос с официальным холодком сообщил, что Илья Андреевич Гусаров скончался и что похороны будут через два дня на Серафимовском кладбище, и отпевание там же, в церкви в двенадцать часов.
Два дня я мучилась совестью, потому что встречаться с семейкой ужасно не хотелось, а с другой стороны, деда я знала с детства, и не пойти на его похороны просто неприлично. Шурик был настроен очень сердито, он вообще не хотел меня никуда пускать, мотивируя это тем, что от ненормальных Гусаровых всего можно ожидать.
Наконец я решила, что приду только на кладбище, постою в сторонке, чтобы не мозолить никому глаза, и потихоньку уйду. Дед давно уже объявил семье свою последнюю волю, он хотел лежать рядом со своей рано умершей женой, Дашкиной бабушкой. Я была в свое время настолько близка с ними, что даже знала то место.
Шурик подвез меня к воротам, заявил, что, если через сорок минут я не вернусь, он сам пойдет меня искать, и наставлял, чтобы я была осторожна и не вступала ни с кем в разговоры.
На кладбище было холодно и противно. Накануне выпал густой снег, и теперь была расчищена только главная дорога. Я шла по ней, припоминая, как пройти к могиле. Вроде бы на следующем перекрестке надо свернуть…
Там стояла куча разных машин — автобус с траурной полосой, навороченные джипы и «Мерседесы». Однако дальше нужно пройти метров пятьдесят пешком, машине там не проехать. Чтобы не сталкиваться ни с кем, я решила обойти скопление автомобилей, свернула на тропку между могилами, провалилась в снег, промочила ноги и, страшно злая, выскочила прямо в объятия какого-то парня в черном коротком полупальто. Парень был чисто выбрит и хорошо подстрижен, по некоторым неуловимым признакам в нем сразу можно было определить охранника-профессионала.
— Стой! — негромко, но грозно окликнул он меня. — Куда это ты?
— На похороны! — огрызнулась я. — Гусарова хоронить, Илью Андреича, что, нельзя?
— Ты бы еще попозже пришла, — парень придержал меня за руку, — вон его уж закопали! Так что топай отсюда по-хорошему.
— Ну и порядки у этих Гусаровых! — шепотом ругалась я. Какого черта тогда звонили, если на кладбище не пускают?
— Если ты на похороны, то и ехала бы как все, в автобусе, по списку… А ты вылезла черт-те откуда… — охранник глядел на меня с недоверием.
— Ты не надейся, — окончательно рассвирепела я, — тебе за мое задержание все равно премии не дадут. Я, правда, не злоумышленница, я всю эту семью с детства знаю. Не пустишь дальше, я и отсюда погляжу.
Народу возле могилы было немного. Родственники, просто знакомые, еще какие-то люди, среди них сновали такие же парни, как и тот, что придерживал меня сейчас за рукав. Чуть в стороне жалась небольшая кучка стариков — оставшиеся в живых друзья.
Среди родных обращала на себя внимание Виктория Федоровна в огромной черной шляпе, размерами напоминающей колесо от старой телеги, которое кладут на крышу, чтобы прилетели аисты. Дашкиного лица я не видела, она все время плакала. Кроме отца семейства, там был еще один весьма колоритный тип. Был он среднего роста, коренастый и очень широкий в плечах. Одет в длинное черное пальто, без шапки, жесткие рыжеватые волосы топорщились на холодном ветру. Маленькие красные глазки из-под густых нависших бровей смотрели на мир подозрительно и угрожающе. Рукой без перчатки он крепко держал Дашку за локоть. Я заметила, что пальцы у него короткие и цепкие, вся тыльная сторона ладони поросла густыми рыжими волосами.
