– Знаешь… – все же выговорила она сквозь подступающий хохот, – нам нужно уйти отсюда. Я была… был неправ. Мальва… такое представление не для нас… ох!
Очередная меткая острота Карагеза заставила Орысю от души рассмеяться. У Михримах уже выступили слезы на глазах – так сильно она хохотала. Отсмеявшись, сестры переглянулись.
– Нет, – покачала головой Михримах, – нет, мы не уйдем. Я хочу досмотреть, чем же закончится дело. И оглянись, здесь полно женщин! Если им можно, значит, мы тоже вправе досмотреть спектакль.
Женщин и впрямь хватало, они все неистово смеялись и громко хлопали в ладоши, услышав очередную соленую шуточку Карагеза. Орыся начала понимать, почему Аллах устами Пророка – мир ему! – запрещает театр. Воистину, такое действо способно развратить даже лучшие натуры! И ведь не оторвешься от представления – слишком захватывает.
Тем временем Хадживат поручил Карагезу охранять невинность своей супруги, пока сам Хадживат должен был исполнить поручение муллы в Персии. Лично Орыся не согласилась бы доверить этому хитрому черноглазому цыгану даже дешевенькое медное колечко, но Хадживат, похоже, умом не отличался. Карагез, разумеется, согласился, объяснив это тем, что должен кормить собственную жену и детей, и долго совещался со зрителями о том, как бы ему выполнить данное обещание, ведь супруга Хадживата – женщина в самом расцвете сил и лет, удержаться и не соблазнить ее так сложно! Зрители, видимо уже знакомые с дальнейшим ходом пьесы, надавали Карагезу кучу скабрезных советов, причем в многоголосом хоре участвовали даже женщины!
Орыся прикусила губу и покачала головой. Действительно, Аллах сейчас должен рыдать над несовершенством мира. Да, Рамадан уже завершился, но это же не повод пускаться во все тяжкие!
Затем девочка тяжко вздохнула, вспомнив, что и сама не слишком-то хороша: переоделась в чужую одежду, открыла лицо перед сотнями, если не тысячами чужих мужчин, и это не в первый раз! Да еще и сестру подбила поглядеть на беспутное представление…
Которое, между прочим, шло своим чередом. Карагез, вопреки своей натуре и всем своим желаниям, честно старался сдержать слово и не посягнуть на честь жены Хадживата, но это оказалось ужасно нелегко, ведь женщина сама льнула к черноглазому цыгану. Как и муж, она была не слишком образована, но наизусть читала Карагезу любовные газели. Когда она прижималась к мужчине всем телом, его мужское достоинство решительно восставало против головы и требовало отпустить его на свободу.
В конце концов Карагезу пришлось спасаться бегством и притвориться мостом через реку. В этом месте у Орыси и Михримах от смеха выступили слезы на глазах.
Мост получился необычным, поскольку мужское достоинство вовсе не желало прекращать бунт против своего владельца, и проходящие по мосту дервиш и еврей вовсю гадали, отчего же какой-то глупый человек решил водрузить на переправе шест. Практичные женщины, появившиеся чуть позже, быстро прицепили к этому шесту несколько веревок и принялись развешивать белье. Карагез стонал, корчил уморительные рожи, но терпел – страх нарушить слово оказался сильнее боли. Затем караванщики привязали к достоинству Карагеза мулов, и одно из животных вздумало лягаться – тут уж цыгану пришлось вскочить и отлупить глупую скотину тем самым местом, к которому ее привязали…
Увидев Карагеза, возликовала жена Хадживата, но ей пришлось вступить в жаркую перепалку с распутной дочерью дервиша, тоже положившей глаз на мужчину. Пока женщины спорили, Карагез вскочил на мула и был таков. Но далеко уехать мешало данное Хадживату слово, ведь удерживать его супругу от любовных похождений вменялось Карагезу в обязанность…
2. Запретное деяние
– Клянусь Пророком, – выдохнула Михримах, очередной раз вытирая слезы, – выдумать такое… такую глупость способен далеко не каждый!
– Да уж, – кивнула Орыся. – Этот Кер Хасан – большой затейник, и, хотя его наверняка ожидает адское пламя, как же смешно все, о чем он рассказывает!
Увы, узнать, чем же закончились похождения Карагеза, Хадживата и похотливой жены, девочкам не удалось. Стоявший неподалеку от них мужчина перевел мутные глаза с театральной рамы на Михримах и решительно направился к ней. Подойдя, он наклонился и смачно поцеловал девочку в губы, а затем пьяно захохотал:
– Какая же красота, с ума сойти!
«Ты уже сошел», – неприязненно подумала Орыся, в то время как Михримах, вскрикнув, отшатнулась. От мужчины пахло чем-то странным, от этого запаха слегка кружилась голова. Зрачки этого человека были неестественно расширены, а тюрбан еле держался на голове.
– Бежим! – Михримах схватила сестру за руку и бросилась прочь. Позади некоторое время раздавался топот и неестественный смех, будто смеялся не человек, а какой-то гомункулус, о котором любили писать в гяурских книжках по алхимии. Словно бы в страшном сне мелькали лица, одежды, один лоток со сладостями сменялся другим… Наконец преследователь отстал.
– Мы больше никогда, никогда не станем ходить на праздники в город, – решительно сказала Михримах, когда девочки рискнули остановиться и отдышаться. Орыся молча кивнула.
Обе знали: они вряд ли сдержат это обещание.
* * *
– Как думаешь, что ему все-таки было нужно? – спросила старшая сестра, когда густой мрак впереди, все-таки озаряемый искрами факелов, еще более сгустился: на них надвигалась стена дворца Топкапы, а там факелы горели лишь поверху.
– Сама подумай, – ответила Орыся.
– Да я всю дорогу об этом только и думаю. Как, ну как он распознал во мне девушку?
– Ничего он не распознавал. Нужны мы кому-то как девушки, тощие недомерки…
– Да, я тоже каждый раз, глядя в зеркало, переживаю, – вздохнула Михримах. – Но у нас ведь еще есть пара лет, может, и округлимся к тому времени, как нас замуж выдадут. А пока действительно, для удовольствия таких не целуют.
Младшая сестра промолчала. Что-то царапнуло ее в этой речи, хотя старшая наверняка ничего такого не собиралась делать. Что же именно? Может, разговор о грядущем замужестве? Но ведь как иначе, не до седых же волос сидеть в гареме, как те несостоявшиеся наложницы, которые все ожидают и ожидают…
– А вот он для удовольствия, – неохотно сказала она, – как раз потому, что не распознал. Думал, что мы мальчики.
– Скажешь тоже! Почему же тогда…
– Потому. Дурой-то не будь, ладно?
Михримах даже остановилась.
– Но ведь это харам! – воскликнула она громовым, насколько это могло получиться при ее возрасте и поле, голосом. – За такое же камнями побивают, а потом сразу отправляешься в преисподнюю! Ведь сказано же: «Кто поцеловал мальчика с вожделением, тот подобен совершившему прелюбодеяние со своей матерью семьдесят раз».
– Ну да, харам, запретное деяние. Вот отыщи четырех совершеннолетних, полноправных и благочестивых мужчин, готовых засвидетельствовать, что все видели воочию – да не поцелуй, а именно все! – ну и будет тогда побитие камнями. А не найдешь таких, значит, этот… гомункулус понесет наказание от Аллаха. Который, конечно, все видит и неуклонно карает, но, в великой милости своей, потом, позже. И не всегда кара его понятна смертному.
