Но и его уязвимость обозначилась. Вот что значит вступать в конфликт с законом, будучи, по сути, его защитником. Военные, как ей представлялось, должны быть самыми законопослушными гражданами. Трудно, наверное, от других требовать соблюдения устава, а самому его нарушать. Привычка постоянно себя оправдывать плавно переходит в привычку обвинять других.
— Порядочный! — кипятился он. — Ты не знаешь, какую характеристику он на меня прислал, когда убили… когда убили одну женщину!
Наташа внимательно посмотрела на Сергея, ожидая продолжения: какую женщину убили? Ту, что помогала Фокину, или какую-то другую?
— Ты хочешь сказать, что он возвел на тебя поклеп?
— Не поклеп… Но вовсе не обязательно было перечислять все мои «заслуги» в стане Бойко.
— За что боролись, — медленно произнесла Наташа, считавшая, что Сергей и в самом деле получил по заслугам. Не из чувства мести, а как следствие справедливости. Он всегда плевал на отношение к нему Федора и будто дразнил его. Вот и ешь теперь кашу, которую заварил!
Она и себя не привыкла оправдывать, но свое наказание уже перенесла. И даже считала теперь его не слишком тяжелым.
— Не по-мужски это, — продолжал разоряться Сергей. — Он будто на меня наябедничал. Хотя наверняка, я думаю, от него требовалось лишь указать, привлекался я к уголовной ответственности или нет.
— Между прочим, Михайловский пытался поймать Фокина. Правда, тот сумел уйти, но вряд ли теперь он в наших краях появится.
— Зато появился в наших, — процедил Сергей сквозь зубы.
Наташа видела, что он вдруг как бы прозрел, что-то такое увидел в событиях, происходящих в далеком южном городе. Что-то себе объяснил. Если до сего времени он подозревал Михайловского, то теперь благодаря ее неуклюжим попыткам Федора защитить стал смотреть на происходящее совсем другими глазами.
И вообще, только теперь Наташа по-настоящему поняла бывшего мужа. Возможно, не хотела делать этого, привыкнув плыть по течению, не прилагая никаких усилий? Вот уж воистину: не было бы счастья, да несчастье помогло!
Шувалов всегда считал, что живет правильно и делает все как надо. Небось и Димку он тогда просто отпихнул, не желая вникать в его трудности. Оттолкнул от себя с презрением, стряхнул щелчком со своего обшлага, как надоедливую мошку…
Конечно, он не обязан был помогать взрослому человеку, запутавшемуся в собственной паутине, но кто знает, вникни тогда Сергей в проблемы оступившегося человека, и не было бы теперь проблем у него самого.
Нет, Наташе больше по сердцу мужчины добрые, умеющие сопереживать. Пусть и не такие правильные.
— Мне пора, — сказала она, поднимаясь из-за стола. — Все-таки у меня садик без присмотра.
— Разве ты уволила своих воспитательниц? — усмехнулся он.
— Ладно, не насмешничай, — проговорила она добродушно. — Сам знаешь, подчиненных нельзя надолго оставлять одних. Конечно, ты можешь не обращать внимания на мои советы, но я бы на твоем месте все же сходила к Михайловскому. Он наверняка больше всех нас знает об этом деле.
— Думаешь, он станет со мной разговаривать?
— Станет.
Он задумался, словно прикидывал: следовать совету бывшей жены или нет?
Сергей привез Наташу обратно к садику, опять открыл дверцу, поцеловал руку и сказал:
— Спасибо тебе за все.
— Такие мелочи! — отмахнулась она, но его благодарность была приятна.
— Не скажи, кто предупрежден, тот вооружен… И еще я хотел сказать… прости меня!
Он выговорил эти слова с явным усилием. Трудно просить прощения человеку, который всегда прав. По собственному разумению.
— А могу я узнать, за что?
— Как выяснилось, я кругом перед тобой виноват. — Он даже развел руками, словно показывая, насколько кругом. — Я тебя не знал. Ну да, почти два десятка лет прожить с человеком и не определить ему цену.
— Цена, видимо, нужна при продаже.
— Не шути, Наташа, ты же знаешь, о чем я говорю… Я думаю даже, что месть Фокина — месть самой судьбы. Я сломал твою жизнь, а теперь…
— Этого я не хочу даже слушать! — перебила его Наташа. — Что значит сломал? Во-первых, почти два десятка лет я жила без особых забот…
— И любви, — подсказал он.
— Не будем уточнять. — Она улыбнулась. — Скажем так: многие жены офицеров мне завидовали.
— Правда? — Он удивился и словно приободрился. — А почему ты никогда мне об этом не говорила?
— Чтобы окончательно не задрал нос.
— Значит, все-таки задирал?
— Конечно. Ты считал, что я тебе не пара. Невзрачная женщина, без высшего образования…
— Но я никогда этого не показывал. Мы с тобой ходили в гости на все праздники, ездили вместе в отпуск…
— А зачем показывать? Я и так все понимала, но при этом ни разу не пожалела, что вышла за тебя замуж. По большому счету в это время я созревала как личность. Поняла необходимость учебы, дела, которое я бы любила… Нет, если бы мы с тобой не разошлись, засохли бы оба друг подле друга… Признайся, разве сейчас ты не счастлив?
— Счастлив, — подтвердил он.
— Вот и я счастлива. Я нашла человека, который меня понимает и с удовольствием узнает. И у нас с ним так много общего. Странно, как я раньше жила без этого…
— Наташка, хочешь, я подарю тебе один из своих магазинов?
— Ты надумал их продавать?
— Надумал. Все, знаешь, не мог поверить, что очередной мой жизненный этап окончен и надо без сожаления расстаться с ним.
— Что я слышу, Сережа, ты стал философствовать, задумываться о смысле жизни?
Он смутился:
— Не всю жизнь мне быть замшелым педантом.
— Я рада за тебя, — сказала она, и он понял — искренне. — А магазины оставь себе. В смысле продай и вложи во что-нибудь нужное. Да мне бы и Марат не позволил принять от тебя такой дар. Мы, слава Богу, не бедные. Заработаем себе и детям…
— Ты говоришь во множественном числе?
— Ты очень торопишься? — ответила Наташа вопросом на вопрос.
— Не очень.
— Тогда подожди, я сейчас выйду.
Она давно уже видела прилипшую к стеклу мордашку Ромы. И даже отсюда разглядела тревогу в его глазах. Да когда же наконец он успокоится, бедненький?! Все боится, что и Наташа от него куда-нибудь уйдет, бросит его в комнате, в которой умерла бабушка…
Она вбежала в здание «Вишенки», схватила мальчика, быстро одела его и на руках вынесла во двор, где ждал Шувалов.
— Вот познакомься — это Рома.
— Дядя Сережа.
Он протянул руку, и мальчик ее осторожно пожал.
