— Это не фашистский знак. Это так просто, — пояснил мне владелец значка. — А вот у Кольки Рогова, так у того есть настоящий крест со свастикой.
— А Валерьян Лукич знал об этом?
— А Колька только собирался ему показать.
И эти приметы казались мне не случайными. Дело в том, что аргументация Касторского была очень близка, по моему мнению, к расовой теории. Весь люд делится на избранных, на ведомых этими избранными и серую грубую массу, которая мыслит и действует на уровне животных. Астрально-ментальная терминология, частично идущая с Востока, а частично почерпнутая из самых разных западных источников, заключала в себе фатально-кабалистический смысл: он, Касторский, представлял высший Разум вселенной, Разум, приближающийся к божественному, а все рядом с ним стоящие пребывают в ответах того великого знания, которым почти в совершенстве овладел Касторский. Кроме всего прочего, он считал еще себя созидателем, а точнее, созидателем Красоты или Эстетической Энергии. Меня интересовало именно то, как же в одном человеке сочетается столько зла и столько претензий на творение, если можно так сказать, Красоты. Беседуя с ним, я однажды, между прочим, спросил:
— А вы не ощущаете себя подозреваемым в "творении" Зла?
— Это уже не мои проблемы, — невразумительно ответил Касторский.
— Как это? — спросил я.
— Подозреваемым может ощущать себя лишь тот, кто не свободен от предрассудков. Мне безразлично, в чем я подозреваюсь. В юридическом деле есть термин "презумпция невиновности". Никто никого не имеет права наказывать до суда. Но есть еще и высший суд. Божий суд. Я руководствуюсь санкциями высшего порядка.
Касторский говорил мягко, и все-таки в его голосе слышались металлические нотки.
— Мне не совсем понятно относительно Красоты, — сказал я. — Вы сказали, что вы против мертвой красоты.
— Совершенно верно. Искусство, все, кроме музыки, мертвое искусство. Само название говорит об этом: искусственно рожденная духовность. Я за создание Красоты живой, если хотите биологической, которая восполняет энергетический баланс Добра.
— Как же укладываются ваши занятия с девушками в этот баланс? Такого рода занятия принято называть растлением.
— Я создавал обстановку рождения духовной культуры. Новой культуры. Не средствами убийств и погромов, а средствами любви. Роден не случайно искал античный торс по всему средиземному побережью. Он стремился найти красоту, совершеннейшую с точки зрения его представлений. Заметьте, в его творчестве преобладают уродливый мужчина и совершеннейшая женщина. Мужчина, достойный мук и физических страданий, и женщина, которая даже в муках своих остается в лоне вечного добра и красоты.
Я слушал и думал о том, что обо всем этом он говорил с детьми, с подростками, со взрослыми. И я улавливал обрывки уже слышанных разговоров и в среде молодежи, и в среде взрослых, и в среде стариков, уставших жить. Говорить об относительности красоты, о мнимой и подлинной красоте, о добре и зле — это так похоже на человека. Больше ничего нет у человека, кроме этой щемящей потребности познать истину, приблизиться к Красоте. И счастье человека в том, наверное, и состоит, чтобы постигать жизнь по законам Красоты. И так, должно быть, слушала Касторского Сашенька. Я вспомнил ее слова, которые были точным повторением произнесенных теперь фраз Касторским.
— В одно прекрасное утро мы проснемся мертвыми, — сказала она. — И это будет прекрасно.
— Как же мы можем проснуться, если мы будем мертвыми? — спросил я. — И что же тут будет прекрасного?
— Ах, какой же ты примитив! — сказала она. И спросила: — А ты знаешь, что в странах, где существует смертная казнь, преступность не только не уменьшается, но и увеличивается. Казня убийцу, мы распоряжаемся только его физическим телом. Он остается живым творцом зла, обозленным творцом, со своей ненавистью и своими страстями. Он делается опаснее. Отрицательная энергия обладает способностью саморазвиваться, наращивать свой потенциал. Когда он был заключен, он мог влиять на других только силой своих мыслей на уровне непосредственных контактов. После осуществления приговора он освобождается не только от тюрьмы, но и от бремени своего тела. Он с быстротой мысли носится по разным местам и творит зло. Он творит самое тяжкое зло — убивает Красоту!
— Откуда ты этого набралась? — спросил я.
— Это уже все знают. Ты думаешь, что Джуна, Васильев, Федоров — это всё просто так? И летающие тарелки просто так? И демографические катастрофы просто так?
— Что ты хочешь сказать?
— Я хочу понять, что может в этой жизни спасти нас?
— И что же?
— Красота, — ответила Саша.
— Прекрасно, — тогда сказал я.
А теперь, глядя на седого, ровного, самоуверенного Касторского, я спросил:
— И как же производится эта энергия Красоты?
— И любовь бывает с отрицательным знаком. Такова греховная любовь мужчины и женщины. Плюс и минус всегда дают минус. Эта греховная связь и рождает Зло. Уже само зачатие есть Зло. Поэтому величайшая драма человека начинается с первой секунды оплодотворения, затем вторая драма — рождение. Третья самая большая драма — это вступление в брак. Не менее драматичным является и воспроизводство страдающих существ. И только последняя акция — освобождение от земных мук — высшее счастье.
— Однако вы не стремитесь к этому счастью?
— Если бы не мое предназначение, я бы освободил себя от этой жизни. Могу сказать, что мой сегодняшний этап существования на этой земле есть, по всей вероятности, переход в стадию полного отказа от земных благ, роскоши и Красоты в том виде, в каком я ее воспринимал в своем особняке на улице Разина.
— И все-таки вы наслаждались, любуясь совершенством Красоты, это не было для вас мучительно?
— Это было как раз самым мучительным. Этого не понимали девочки. Я вам говорил о торсах Родена. Саша и Ириша обладают совершеннейшим изяществом фигур. Но само по себе изящество не есть еще Красота. Подлинная Красота в энергии. А она появляется от контактов, когда одна совершеннейшая линия накладывается на другую. Видели бы вы момент рождения этой Красоты. Видели бы вы эти юные, наполненные счастливой духовностью тела!
Я не понимал, дурачит ли нас (я сидел рядом с Петровым и Солиным) Касторский или же говорит всерьез. Мне в какую-то долю минуты казалось, что я имею дело с ненормальным человеком, который, выработав однажды определенную позицию, обосновывал ее философски, чтобы оправдать свой образ жизни. Когда мы остались одни, Солин сказал:
— Враждебный, окончательно деградировавший типус. К стенке. Только к стенке. Его ничем не исправишь…
— Все не так просто, — ответил Петров в раздумье. — На нем не замыкается эта его идеология, где-то она имеет свое развитие и источники. Где? Вот вы знаете где? — спросил он у Солина и у меня.
— Я не знаю, — ответил я.
