Не стоит принимать слишком серьезно чувства мужчины в канун его отправки на фронт. Очарованный своими сантиментами и пафосным настроением, он питал уверенность, что все, что бы он ни сделал, обретает многозначительный смысл, и чувствовал, что ему простится любое его легкомыслие. Юноша, оказавшийся в подобной ситуации, становится самодовольным еще больше, чем мужчина средних лет.
В комнату вошла служанка с кофе. Госпожа Кабураги отвела взгляд, когда молодой человек давал ей слишком большую сумму чаевых. В довершение этого юноша обратился к ней:
— Мадам, я забыл взять фотокарточку!
— Какую фотокарточку?
— Вашу.
— Для чего?
— Чтобы взять ее с собой на фронт.
Госпожа Кабураги рассмеялась. Смех ее был безудержным. Не переставая смеяться, она открыла балконную дверь. Утренний туман, клубясь, вполз в комнату. Будущий солдатик съежился, поднял воротник своей пижамы. Чихнул.
— Холодно. Закройте дверь.
Его командный тон, за которым скрывалась обида на ее смех, рассердил госпожу Кабураги.
— Какой же ты мерзляка для солдата! — пробормотала она.
Затем помогла ему облачиться в одежду и стала поторапливать его на выход. Она не подарила ему фотографии. Настроение у женщины внезапно испортилось, и она отказала своему слезливому кавалеру даже в испрошенном им поцелуе на прощание.
— Ну, тогда я напишу вам, можно? — Смущаясь провожающих, юноша прошептал эти слова на ушко женщине перед самым расставанием.
Она улыбнулась и промолчала.
Когда автобус растворился в тумане, госпожа Кабураги спустилась по узенькой тропинке к лодочной станции на берегу пруда Маруике. Туфли ее промокли насквозь. Одна подгнившая лодка лежала полузатопленной. Это было одно из неухоженных местечек для летнего отдыха военного времени. В тумане тростник выглядел как призрак тростника. Дымка над озерцом, подсвеченная утренними лучами, казалась отражением парящей в воздухе водной глади.
«Отдаться телом тому, кого не любишь, — подумала госпожа Кабураги, поправляя выбившуюся во сне прядку волос на виске. — Почему мужчины легко отдаются прелюбодеянию, а женщины с трудом? Почему только проституткам позволен опыт такого рода?»
По иронии, она именно сейчас сообразила, что причиной ее насмешки и внезапно вспыхнувшего отвращения к этому юнцу оказалась слишком крупная сумма чаевых, которую он не пожалел для какой-то служанки. «Я же отдавалась ему задаром. У меня еще есть остатки души. На донышке моей души сохранилось мое тщеславие, — рассуждала она. — Если бы он заплатил эти деньги за мое тело, я смогла бы отдаться ему на прощание с еще большим чувством. Я, словно проститутка на передовой линии, бросила бы свое тело и свою душу для утоления последнего мужского желания — свободно и уверенно!»
Над ее ухом тихо жужжал рой москитов, заночевавших под листьями тростника. Что-то необычное было в том, что на этом плато водились москиты. Не верилось, что эти на вид хиленькие бледно-голубенькие насекомые сосут человеческую кровь. Вскоре облако москитов незаметно растворилось в мареве утра. Только сейчас госпожа Кабураги заметила, что ее белые туфельки хлюпают от воды.
Эти мысли, промелькнувшие у озера, неотвязно преследовали ее на протяжении всей военной поры. Будучи принуждены думать, что простые подарки преподносятся в расчете на взаимную любовь, мы неизбежно кощунствуем над самим актом чистого дарения; и всякий раз, когда впадаем в эту опрометчивость, будем ощущать привкус скверны. Война — это сплошная сентиментальность, пропитанная кровью, мотовство любви. Короче, это растрата клятв, паролей, обетов. Этой болтливой суетности она отплатила своим смехом от всей души. Наряды ее были неподобающе щегольскими, репутация портилась все больше и больше; она опустилась до того, что однажды вечером поцеловалась прилюдно в вестибюле отеля «Империал» с неким подозрительным иностранцем и по этому случаю подверглась дознанию военной жандармерией; в довершение всего ее имя попало на страницы газеты. Почтовый ящик господ Кабураги не прекращали заваливать анонимными письмами. В них содержались угрозы, графа называли предателем родины. В некоторых из них, например, любезно предлагали его жене добровольно покончить с собой.
Вина графа была не столь тяжелой. Он просто слыл слюнтяем. Когда Джеки попал под следствие по подозрению в шпионаже, граф Кабураги струхнул. Перепугался насмерть. Намного сильней, чем во время дознания о своей жене. Впрочем, оба этих инцидента закончились для него безболезненно. Едва только появились слухи о воздушных налетах, он сбежал вместе с женой в городок Каруидзава. На новом месте он вступил в сношения с давним поклонником его покойного отца, ныне командующим силами обороны военного округа Нагано, который каждый месяц снабжал его щедрым армейским пайком.
По окончании войны граф размечтался о безграничной свободе. О моральном разгуле, чтобы дышалось в нем привольно, как утренним воздухом! Он был опьянен безнаказанностью. На сей раз, однако, экономические и финансовые затруднения выкрали эту свободу из его рук.
За годы войны Нобутака поднялся без всяких связей до поста председателя в Ассоциации производителей морепродуктов и, пользуясь служебным положением, основал небольшую компанию по производству и продаже мешков и сумок из шкурок мурены. Это была корпорация «Дальневосточные морские продукты». Мурена — рыба из семейства муреновых, по форме тела похожа на угря, без чешуи, желтовато-бурого цвета с продольными полосками. Эта странная рыба, достигающая длиной десяти сяку[59], водится в рифах прибрежных вод. Когда к ней приближается человек, рыба выпячивает угрюмые глазищи и внезапно разевает острозубые челюсти. В один из дней Нобутака в сопровождении членов ассоциации отправился на побережье, где в гротах в изобилии обитали эти мурены. Из маленькой лодки, раскачивающейся на волнах, он долго-долго высматривал морскую живность. Одна рыба, охотившаяся в скалах, вдруг изогнулась и, будто с угрозой, ощерилась широкой пастью на графа. Нобутаке очень пришлась по душе эта диковинная рыбина.
Сразу же после войны неожиданно отменили контроль над производством, и дела его корпорации зашли в тупик. Он внес изменения в устав и стал заниматься поставками морской капусты с Хоккайдо, тихоокеанской сельди, моллюсков аваби из провинции Санрику и прочей морской живности. Кроме того, он сбывал китайским торговцам в Японии товары для их национальной кухни, а также промышлял контрабандой с дельцами из Китая. Налог на имущество все-таки вынудил его выставить на продажу родовой особняк, и вдобавок ко всему у его корпорации «Дальневосточные морские продукты» начались финансовые затруднения.
В это время откуда-то взялся некий господин по имени Нодзаки, который в благодарность за то, что покойный батюшка Кабураги в свое время оказал ему помощь, предложил графу свой капитал. Кроме этого, он был в прошлом компаньоном Митиуры Тоямы в Китае, а в годы изгнания из студентов его пригрел в своем доме отец Нобутаки, но при этом он оставался личностью с темным прошлым и невыясненной биографией. Говорят, что в разгар китайской революции этот человек завербовал нескольких отставных японских артиллеристов и ринулся с ними в революцию. Им платили аккордно, за каждое прямое попадание. Другие рассказывают, что после революции он поставлял в чемоданах с двойным дном опиум из Харбина в Шанхай, где перепродавал его через своих подельников.
