Мне повезло, что такой знаменитый адвокат лично занялся моим делом, так мне сказал Валентин, и я должна быть в абсолютном его подчинении. Не знаю, предполагалось ли, что я буду отвечать на томные призывные взгляды, которые он часто бросал на меня, без особого стеснения разглядывая мою грудь, бедра, ноги. Но, честно говоря, меня это мало занимало. Мне было все равно, что со мной будет.
Я чувствовала усталость и полное безразличие к происходящему. Меня обвиняли в заговоре с целью убийства и преднамеренном убийстве Стива Амбросио, и за это мне грозило более 20 лет тюрьмы. В мои возражения, что я его не убивала, никто, кроме моего адвоката, не верил, да и то только потому, что ему платили. Дэвид, насколько я знала, все еще находился в коме, и ждать от него помощи не приходилось, да я и не уверена, что он бы мне ее оказал, если бы пришел в себя. Садиться в тюрьму никому не хочется.
Со мной в камере были еще три женщины, две латиноамериканки и одна черная. Двадцатипятилетняя коротконогая пуэрториканка Мария, с распущенными до плеч редкими крашеными волосами, ждала суда за то, что избила мать, которая, как она рассказывала, запрещала ей встречаться с ухажером.
Другая сокамерница, сорокалетняя Элейн, говорила, что ее арестовали только за то, что она черная, и что она ничего не сделала – к ней на улице подошли полицейские и без обьяснений арестовали. Но судя по манере одеваться и макияжу, Элейн зарабатывала себе на жизнь древнейшей профессией.
Третья, пожилая полная латиноамериканка все время молчала, только жалобно выкатывала большие черные глаза и рукой утирала крупные слезы, скатывающиеся по пухлым щекам. Иногда она громко всхлипывала, вернее, вскрикивала, испуганно смотрела на тяжелую дверь камеры и затихала.
Два с половиной дня и две ночи, проведенные с этими женщинами в камере, подействовали на меня удручающе. Мне не хотелось ни с кем говорить, хотя Мария все время пыталась вызвать меня на разговор, не хотелось дышать, потому что это вызывало боль в груди, и не хотелось жить, так как это казалось бессмысленным. Я сидела на жесткой лавке, прижав к себе согнутые в коленях ноги и упершись подбородком в колени.
Ал появился только один раз, через два дня после ареста. Меня привели к нему в большую светлую комнату, мы поговорили, вернее, говорил только он, я же со всем послушно соглашалась. Затем он о чем-то шептался с охранником, попрощался со мной, потрепав по щеке, и ушел. А через пару часов, а может, и быстрее (в тюрьме я поняла, что время становится длинным и тягучим, и определить, сколько прошло минут или часов, почти невозможно) меня перевели в отдельную камеру, принесли одеяло и горячий чай. И на меня обрушилась тишина. И воспоминания...
Клянусь всем самым дорогим, что осталось в моей жизни, если мое существование еще продлится, я всегда буду благодарна Алу за ту тишину, которая мне была подарена в оставшиеся до предварительных слушаний полтора дня. Я впала в спячку, которая продолжалась буквально до минуты, когда вошел полицейский, бросил пренебрежительно пакет с моими вещами и сказал:
– Вставай! Приведи себя в порядок, через час тебя повезут в суд! – и вышел.
Но за мной пришли, наверное, часа через два, если не позже, и первым, кого я увидела в суде, был Ларри, мой добрый, мой ласковый муж, обиженный мною, брошенный и мечтающий о моей смерти! О чем он думал, когда на меня смотрел? О мести? О том, какое предательство я совершила? Он ведь даже не догадывался о моей любви к его сыну, а если бы узнал, интересно, что бы с ним было? Стало бы ему легче, или он возненавидел бы меня еще больше? Боюсь, что больше уже невозможно...
Я снова повернулась и посмотрела на Ларри. Рядом с ним теперь сидели полицейский и Джонни. Они о чем-то тихо разговаривали. Джонни поймал мой взгляд, улыбнулся мимолетно и слегка кивнул. Я не ответила, а перевела взгляд на Валери. Мне было больно от предательства Джонни, я сожалела, что пустила его так близко в свое сердце.
С Валери до этого я встречалась только один раз, в начале наших отношений со Стивом мы случайно столкнулись с ней в его галерее. Я знала, что она работала закупщиком одежды для сети магазинов «Файлинс Бэйсмент» и часто разъезжала по миру. Интересно, она приехала специально на эти слушания или была в Нью-Йорке по делам?
Они со Стивом виделись нечасто, она была его любимая младшая сестра, но ее мужа Стив не очень жаловал. Мой темпераментый любовник утверждал, что тот изводил сестру ревностью из-за ее разъездов и несколько раз даже бил. Валери, пожалуй, была единственная женщина, которую Стив по-настоящему любил, и она, как он считал, отвечала ему тем же.
Валери сидела прямо и злобно смотрела на меня. Выдержать ее взгляд было трудно, я отвернулась.
– Защита и обвинение, подойдите ко мне, – вдруг громко потребовал высокий женский голос.
Я поняла, что это судья О’Брайан. Ал поднялся, оправил светлый пиджак и направился к судье. Из-за соседнего с нами стола встал высокий грузный мужчина, отложив папку с бумагами, которую держал в руке, он неторопливо двинулся за Вайсом. В зале все притихли. Мое сердце вдруг сделало несколько громких ударов и часто забилось.
Впервые за эти несколько дней мне стало страшно. Не знаю, что именно меня испугало, то ли строгие, не различающие деталей, глаза судьи, холодного чужого человека, от которого теперь зависела моя судьба, то ли этот грузный мрачный прокурор, тоже избегавший смотреть на меня, то ли сжигающие мою спину и затылок взгляды людей, которые хотели моего наказания, то ли окончательное осознание того, что все, что происходит сейчас со мной – страшная реальность.
Я напряженно наблюдала за Вайсом и прокурором и пыталась понять, что судья говорит им. Но они стояли ко мне спиной, закрывая ее лицо. Я видела, что Вайс согласно кивал головой, что-то попытался сказать обвинитель, но судья его прервала и сама долго говорила. Затем ей снова возразил прокурор, чуть отодвинувшись от моего адвоката и тем самым открыв мне лицо судьи. Вайс отвернулся от него, и теперь я видела его в профиль. Он терпеливо слушал своего противника, затем улыбнулся, коротко что-то бросил, обращаясь только к судье, та понимающе кивнула ему в ответ. Они перебросились еще фразами. Грузный обвинитель внимательно за ними следил, не прерывая, а те, словно забыв, где находятся, вели беседу, и, судя по улыбкам, она нравилась им обоим. Наконец судья спохватилась, что-то уже без улыбки сказала Вайсу, тот согласился с ней, прокурор растерянно развел руками, попытался что-то снова возразить, но судья громко сказала:
– Займите свои места.
Вся остальная процедура длилась еще несколько минут, я, как ни старалась, не понимала, что происходит, затем несколько раз была повторена цифра 250 тысяч долларов, и еще через минуту Вайс меня обнимал и поздравлял.
– Что произошло? – спросила я, пытаясь освободиться от его обьятий.
– Тебя выпустили под залог в 250 тысяч долларов, – он довольно улыбался. – И слушания будут здесь, в Нью-Йорке. Так что у тебя двойной праздник. Судья сегодня в хорошем настроении или... Скорее всего, ей что-то от меня нужно... А может, просто ты родилась в рубашке!
