– У тебя мяч, Джейми. Ты и беги.
И побегу. Еще бы я не побежал.
Все исследования и аналитика «ДДиД» по поручению «МиЛ»[176]дали в итоге основу для двух 28-секундных рекламных роликов. Первый назвали «Бери свой тортик и ешь». Поразительно арийской внешности пятнадцатилетний пацан – символ подросткового бунта – сидит один за кухонным столом, непокорно пожирая шоколадный торт, а у него за спиной в телевизоре показывают выступление Бирнбаума. На картинку накладывается текст. Сообщения варьируются в зависимости от социально-экономического статуса семьи зрителей (статус определяется по серийному номеру кабельной коробки, текст отбирается из диалогов в фокус-группах и усиливается).
– Классические «подстройка и ведение», – объяснял Алек, сидя в режиссерском кресле кабинки для клиентов – небольшого возвышения с деревянными перилами, куда нас загнали, чтобы на съемках мы под ногами не путались. Алек чертил на планшете: так посмотришь – вроде простенькие пейзажи, а перевернешь – неприличные наброски: люди, сидящие на унитазах или совокупляющиеся в немыслимых позах. – Отсчитываем от мыслей и чувств самих зрителей. Возникает понимание и доверие. Разбиение и перетасовка визуальных образов при заключительной обработке дает тот же результат на уровне нервной системы.
– Значит, просто сочувствие такое, – сказал я. – С щепоткой НЛП-гипноза в придачу.
– По сути да. Мы говорим то, что слышали в фокус-группах. Типа, «на меня смотрят дети», «такой богатый выбор», «я не различаю цифр».
– А люди не перепугаются? – Я старался не подорвать его новообретенный авторитет.
– Уже перепугались. Мы это признаем, сводим их всех вместе и ведем дальше, к вещам типа «они думают, я не могу решать за себя» и «чьи интересы они обслуживают?» И люди выходят из страха к праведному негодованию.
– К злости?
– Именно. – Алек взял меня под руку. – А едва мы запалили злость, можно их гнать, куда вздумается. Это когда парнишка подносит кусок торта ко рту, а мы накладываем фразочку типа «кто меня защитит?», «никто, кроме меня» или «я умею думать сам». В редких словах социальной рекламы Национального общественного радио[177]и в Сан-Франциско мы используем: «Если тебе хорошо, значит, все хорошо».
– И только-то? – Неубедительно. – И люди кинутся защищать онлайновые торги?
– Не просекаешь? Пацан. Он ест торт! Он на кухне, а родители ушли! Все складывается. Это шутка, это медиафишка, но это реально!
– Наверное. – На съемочной площадке блондин сидел в декорациях сельской кухни. Камера покатила ближе, парень медленно жевал шоколадный торт – кусок за куском. Затем поднял руку.
– Снято! – объявил голос режиссера. Помощник ринулся к площадке с большой алюминиевой мусорной корзиной.
– Что происходит? – спросил я.
Парень склонился над корзиной и выблевал пару-тройку кварт бурой жидкости.
– Ох, блин, – выругался я, еле подавив собственный рвотный рефлекс. Режиссер обернулся и сердито зыркнул.
Вся съемочная группа безмолвно и недвижно наблюдала, как мальчишка избавляется от торта. Когда судороги утихли, парень оперся локтями на корзину, вытер лоб и тяжело вздохнул.
