Мои эмоции по этому поводу требовали какого-то выхода. В состоянии глубокой депрессии я позвонила Стеценко и попросила его срочно приехать. Сашка примчался тут же. Напоил меня каким-то хорошим коньяком, уложил спать и убаюкивал, как маленькую, не предпринимая никаких сексуальных поползновений.
Перед тем как заснуть, я позвонила Кораблеву и, захлебываясь слезами, сказала, что теперь он один отвечает за нашего фигуранта. Кораблев, похоже, тоже пьяный, заверил меня в том, что «они не пройдут», и сказал, что все равно не верит, что Крушенков виноват.
— Это подстава, — заявил на прощание Ленька.
А следующим вечером, когда я одиноко сидела в своем кабинете после окончания рабочего дня, по пустынному коридору прошелестели чьи-то шаги.
Шаги остановились возле моей двери, раздался короткий шепот, дверь без стука открылась, и в кабинет вошли трое мужчин. Они сразу заполнили собой мой небольшой кабинет, причем один — похоже, главный в этой троице — сел на стул перед моим столом, второй прошел через весь кабинет и загородил собой оконный проем, а третий встал, прислонившись к притолоке двери.
— Здравствуйте, Мария Сергеевна, — улыбчиво заговорил сидевший передо мной.
Честно говоря, я испугалась. Сейчас, в пустой прокуратуре, со мной можно сделать все что угодно: убить, изнасиловать, украсть все мои дела, вырезать у меня на спине свастику…
— Я сотрудник Московского Управления ФСБ, — продолжал сидящий. Достав из внутреннего кармана красное удостоверение, он развернул его передо мной, но я от страха плохо рассмотрела, что там написано. — А это мои коллеги, — главный обвел рукой кабинет, указав на мужчину, заслонявшего собой окно, и на второго, закрывавшего дверной проем. — Мы осуществляем оперативное сопровождение дела об убийстве журналиста, которое ведет Главная военная прокуратура. И у нас есть несколько вопросов к вам, поскольку вы работали вместе с Крушенковым. Сглотнув сухой глоткой, я кивнула.
— Не возражаете, если мы поговорим здесь?
— Нет, — прошелестела я.
Я понимала, что следствие будут интересовать подробности конфликта между Крушенковым и Трубецким в день задержания Пальцева, и стала собираться с мыслями, но главный повернул разговор в неожиданную сторону. Он сказал:
— У нас есть данные, что Крушенков, злоупотребляя служебным положением, за крупную взятку добился освобождения опаснейшего преступника Пальцева.
— Что?! — От удивления я привстала со стула, но главный перегнулся через стол и, надавив мне на плечо, усадил назад. Вот это мне уже не понравилось.
— И еще у нас есть данные, что вы соучаствовали в этом преступлении. И мы хотели бы вас допросить по этому поводу.
— В каком качестве? — спросила я, приготовившись к самому худшему.
— Не понял. — Главный недоуменно посмотрел на меня.
— Я интересуюсь, вызывать мне адвоката, или вы будете допрашивать меня в качестве свидетеля?
— Пока — свидетеля, — ответил мне главный, и они переглянулись.
— Вы хотите допрашивать меня здесь?
— Да, — кивнул главный. — Пересядьте, пожалуйста, я сяду за ваш стол.
Я послушно пересела на стул в углу. В кабинете как-то быстро стало темно, а может, мне так показалось.
— Зажгите свет, — предложила я человеку, стоявшему у двери, но главный быстро остановил его:
— Не надо. — И обратился ко мне:
— Ваши документы.
Я привстала, чтобы вытащить из сумочки удостоверение, и стоявший у двери человек как-то нехорошо дернулся в ответ на мое движение.
Достав удостоверение, я протянула его главному. Он раскрыл его и положил перед собой на стол. Из-за пазухи он извлек сложенный в несколько раз бланк протокола допроса свидетеля и расправил перед собой на столе.
— Я не скрою от вас, что если вы не пойдете навстречу следствию, я уполномочен задержать вас на трое суток.
Тут мне стало так плохо от страха, что я на мгновение потеряла способность соображать.
Я обессиленно прислонилась к спинке стула, и главный тут же продолжил:
— Кроме вас, нам надо допросить Пальцева. Вы же понимаете, что его показания могут оказаться решающими…
— Я могу сказать только одно, — начала я слабым голосом, — какие-либо подозрения Крушенкова во взятке — это абсурд…
— Это ваша точка зрения, — прервал меня главный. — Я повторяю, что если вы не пойдете навстречу следствию, то ночевать вы будете в камере. Давайте прямо сейчас поедем к Пальцеву и расставим точки над «и».
Они снова переглянулись, и этот быстрый обмен взглядами вдруг привел меня в чувство. Для начала мне стало чертовски обидно, что меня притащились допрашивать какие-то опера, хоть и из Московского Управления ФСБ. Я следователь прокуратуры или хвост собачий? Если следователь меня может допрашивать только следователь. Вот пусть меня везут к важняку, и пусть он хоть в камеру меня сажает.
— А у вас есть отдельное поручение?
— Отдельное поручение? — переспросил он и оглянулся на своих спутников.
И в этот момент зазвонил телефон. Он уже потянулся к трубке, но я схватила ее первая. Это был шеф.
— Какого черта… — начал он, видимо, решив узнать, какого черта я болтаюсь в прокуратуре так поздно.
— Владимир Иванович, — закричала я, — меня допрашивают и будут задерживать… Приезжайте!
Главный выхватил у меня трубку и нервно прижал ее к телефону. После чего забрал со стола протокол, встал и жестом скомандовал остальным — на выход.
Я ошеломленно наблюдала за их молчаливым уходом, после чего на дрожащих ногах проковыляла к двери и заперлась изнутри.
Двадцать минут я просидела, запершись и дрожа, пока в прокуратуру не приехал такой же испуганный шеф.
После того, как я все рассказала ему, он облегченно вздохнул:
— Версии есть? Понятно, что это не бригада Генеральной…
— Есть, — сказала я. — Им нужен Пальцев. И это те же люди, которые подставили Крушенкова. Владимир Иванович, я должна поставить в известность следователя, у которого в производстве дело об убийстве Трубецкого
Глава 24
Следователь из Генеральной прокуратуры оказался грузным добродушным дядечкой. Казенная обстановка гостиничного номера, где он меня принимал, была слегка скрашена фотографией пожилой женщины в рамке, выставленной на прикроватную тумбочку. На шкафу висела вешалка с военной полковничьей формой.
— Жена, — сказал следователь, кивнув на. фотографию. — Я ж все время в командировках, хоть на родное лицо изредка взглянуть…
Я поразилась его трогательной супружеской верности, и у меня затеплилась надежда, что человек с такой тонкой душевной организацией поймет то, о чем я хочу ему рассказать.
