Служащий засуетился, отчаянно подыскивая, чем бы заняться. А Лалу просто достал из потной подмышки утреннюю газету и положил на стол перед Джагиндером.
— Наверное, вы уже видели, — мрачно сказал он, втайне злорадствуя, что утер нос начальнику.
— Что видел? — Джагиндер развернул «Фри пресс джорнал».
Лалу ткнул острым и грязным ногтем в заголовок: «Дочери именитых бомбейцев пропали без вести». Дальше в статье говорилось: «Мизинчик Миттал, 13 лет, младшая дочь Джагиндера и Савиты Миттал, исчезла из семейного дома на Ма-лабарском холме примерно в час ночи. Приблизительно в это же время исчезла ее соседка Милочка Лавате, 17 лет, дочь г-жи Вимлы Лавате. Оба случая, видимо, связаны между собой». Ниже в заметке упоминалось о пропаже 500-кубового мотоцикла «триумф» рубинового цвета — единственного на весь Бомбей.
— Это какая-то дурацкая шутка. — Джагиндер ударил тыльной стороной руки по газете, вспомнив разговор студентов в «Азиа-тике».
Изо всех сил пытаясь скрыть волнение (он ведь тоже участвовал в разыгрывавшейся драме, пусть даже косвенно), Лалу переминался с ноги на ногу, будто егозливый ребенок.
— Вызови мне такси, — рявкнул Джагиндер на служащего.
— Я глубоко сочувствую, — серьезно сказал Лалу, хоть эта была бесстыдная ложь.
— Она не моя дочь, — парировал Джагиндер. Тем не менее, сунув газету под мышку, он вышел на грунтовую дорогу и стал с нетерпением ждать такси, чтобы поехать домой.
Помимо газетчиков — в том числе из «Фри пресс джорнал» — к зеленым воротам Маджи стекались родственники и друзья, стремясь первыми высказать соболезнования. Родня съезжалась отовсюду, в одежде приглушенных оттенков — словно уже в трауре, — и тотчас настораживалась, едва Савита признавалась, что во всем виновата бывшая айя.
Гости набивались в бунгало внахлест, будто квадратики барфи[190]в коробку конфет: потные тела липли друг к другу, а вышитые серебром дупатты обвисали от утренней сырости. Всеобщая сутолока не беспокоила только призрака младенца, который, приняв почти уже человеческий облик, теперь регулярно нуждался в отдыхе. Устав от ночной активности, девочка свернулась клубочком на трубах и уснула с пальчиком во рту. Дверь ванной заперли, а джутовые веревки сняли.
Ночью дождь на время перестал, но небо по-прежнему хмурилось. Двери дальней гостиной, где спала Кунтал и которой редко пользовались, наконец-то распахнули для гостей. Сердитые мужчины, вытащенные в это воскресное утро из постели ни свет ни заря, пробирались в душную комнату, убегая от жары, тесноты и собственных сокровенных воспоминаний об айе.
— Она была слишком хороша для своего места, — заметил пожилой мужчина, вспомнив ее приталенные блузки ноли и чарующую золотую вышивку вдоль декольте.
— Таким только проституцией заниматься, — возмущенно сказал двоюродный брат Маджи, дядя Уддхав. Он припомнил, как прислонялся к дверному косяку, подглядев эту беззаботную позу в фильмах с Раджем Капуром, и плотоядно поглядывал на бедра Авни, обтянутые сари. Она же проходила мимо с таким видом, будто он — пустое место.
— А ты откуда о таких вещах знаешь, бхаи? — подколол его другой, грубо хлопнув по спине. —
Пора бы тебе подыскать хорошую жену, чтобы она удовлетворяла все твои потребности.
Другие мужчины, стоя на веранде, украдкой самодовольно поглядывали на обездоленных — ротозеев, нищих да трехногих собак, что столпились по ту сторону закрытых на цепь ворот. Парвати караулила с большим зонтом, энергично замахиваясь им на каждого, кто пытался влезть на ворота и заглянуть во двор.
Соседка Вимла Лавате под шумок привела своего повара, и тот вместе с Канджем кипятил чайники и готовил обед для всей компании. Выйдя ненадолго к гостям, Савита забаррикадировалась у себя в комнате и пыталась остановить молоко, а Кунтал ее успокаивала. Прячась от толпы, Дхир и Туфан постучали к матери и вскоре уснули в ее комнате. Нимиш остался с бабушкой в зале: он регулировал движение и отвечал на вопросы родни, временно оказавшись во главе семьи, — ноша, которую он взвалил на себя непринужденно и со знанием дела. Плюхнувшись на свой трон с чашкой чая, Маджи отметила это с гордостью.
В то утро ей некогда было подумать над словами Пандит-джи или тантриста. Впервые после смерти мужа Маджи отказалась от ежеутреннего обхода. Зато она поневоле стала радушной хозяйкой: принимала от родственников добрые пожелания, не обращая внимания на немые упреки и нехороший блеск в глазах. «Неужели это конец Маджи и крах Митталов?»
Маджи стиснула лоб, пытаясь перебороть нарастающую мигрень. Бунгало раздувалось от народа, набившегося между влажными стенами; каждый выкраивал себе местечко и старался доказать, что он был самым близким другом Мизинчика, а стало быть, больше всех потрясен ее исчезновением. Шарканье ног, тревожный кашель, разговоры вполголоса, звон чашек о блюдца да изредка выпускание газов — весь этот шум нарастал, словно в ожидании какого-то события или в радостном предвкушении. На длинных диванах расселась шеренга женщин, которые перешептывались, крепко прижимая чашки к груди, будто по дому разгуливал вор.
— Похищение — представляете? — сказала одна, в очках с огромной пластмассовой оправой. Кроме очков на ее лице можно было разглядеть лишь ярко накрашенный рот.
— В мои-то времена айи даже пикнуть не смели. Но сейчас больше никто не бьет слуг, — размышляла пожилая, острая на язык тетушка, предаваясь утешительной ностальгии.
— Я поняла, что это за штучка, с первого взгляда. Вы разве не помните, как я отговаривала Маджи, а она и ухом не вела? И вот теперь посмотрите на этот кавардак! — вступила третья, очень деловая дама с шишковатым носом.
— У этой айи было шесть пальцев на левой ноге, — вставила Парвати, принесшая чайник. — Кому чайку?
Дамы на кушетке отодвинулись, резко выдохнув.
— Она ведьма, клянусь вам, — уверяли Большие Очки, смакуя эту пикантную деталь, словно это было понятно с самого начала.
— В мои-то времена такие отродья жили только в деревнях, — закудахтала Ностальгия. — А нынче они запросто вваливаются прямо в дом.
— Маджи надо отправиться в паломничество в Мехндипур — попросить милости у бога Баладжи[191]. Иначе — полный кавардак, — сказала третья и защелкнула ридикюль, будто собралась уходить, хотя втайне надеялась, что драма растянется как минимум на неделю.
— От такой напасти спасет лишь тантрист, клянусь вам, — заявили Большие Очки, надув губы и окинув взглядом комнату, словно там затаилась нечисть.
— Тантрист-мантрист, — передразнила Ностальгия и осторожно надкусила ромбик бэсан барфи[192]. — В мои-то времена вполне хватило бы приличной порки.
