Теплые воды вернули ему покой и умиротворение, которых лишила его эта ночь. Если в течение месяца он так и не получит известий о том, что же было причиной его вынужденного бегства, он вернется в Испанию и направится прямо к Филиппу, чтобы сообщить о своем решении: он все оставляет и уединяется до конца дней своих в имении в Сальседо… Таково его намерение.
Он вышел из воды, оделся и прогулялся по Эксу. Когда наступило время обеда, он направился в Мануар, старинный постоялый двор, принадлежавший его приятелю, и провел там весь остаток дня до самого вечера; потом он направился к дому, зная, что ему предстоит длинная ночь. Когда он пришел, его уже ждали.
XVII
На следующее утро Приглашенный Профессор проснулся довольно поздно; была суббота, и мысль о том, что ему предстоит провести конец недели в одиночестве, привела его в ужас; напуганный этой возможностью, он быстро оделся и вышел на улицу, не зная толком, куда идти. Он спустился к факультету и увидел, что тот закрыт и что он не сможет проникнуть даже на университетскую территорию: у него не было удостоверения, а охранник, который работал по выходным, его не знал. Впрочем, что ему было делать одному в университете? Когда он поднялся снова в город, солнце палило нещадно, и он решил прогуляться по бульвару Мирабо в надежде встретить какого-нибудь знакомого, прячущегося от солнца в густой тени гигантских платанов; но и там он никого не встретил. Утро незаметно прошло, делать ему было совершенно нечего, и он решил посидеть в кафе «Deux Garзons» и посмотреть, не появится ли кто-нибудь, кто поможет ему скоротать день. Интересно, где сейчас Клэр? Ему оставалось пробыть в Эксе еще совсем немного, и вот в последний момент вдруг появляется эта девушка, чтобы усложнить ему жизнь. По правде говоря, он был слишком развращен той легкостью, с какой отправлялся в постель с другими женщинами; тем горестнее было его беспокойство, скорее даже уверенность в том, что после всех его похождений, именно теперь, когда наступил наконец момент истины, Клэр отыщет какой-нибудь предлог или, что еще хуже, уйдет и вовсе без всякого предлога, оставив его в полном одиночестве. Если бы он остановился на Мирей, или хотя бы на Люсиль, или на какой-нибудь другой девушке, чьи красноречивые взгляды не оставляли никакого места сомнениям, он наверняка находился бы сейчас в бассейне — в бассейне? — или на пляже, загорая рядом с красоткой в бикини. Девушка могла бы обойтись и без верхней части купальника, он ничего не имел против этого.
Он поднялся с плетеного кресла, в котором сидел, заплатил и с большим трудом — солнце уже жгло невыносимо — пошел вверх по направлению к бассейну. Его машина, запертая на территории университетского городка, должно быть, уже раскалилась на солнце; в выходные дни у него не будет даже машины.
Уже подходя к бассейну, он вдруг вспомнил, что у него с собой нет ни пресловутой и непременной купальной шапочки за семь франков, каких он за последнее время купил уже целых три, ни купального костюма, обязательного в этом бассейне, как и во всех остальных бассейнах страны. Он повернулся и пошел назад, в конце концов так даже лучше: к вечеру он поднимется сюда снова, будет чем себя занять.
Он снова направился вниз и по дороге купил немного зелени, сладкого перца, помидоров и лука, чтобы приготовить себе освежающий салат, который поможет ему бороться с доводящей его до безумия жарой. Он собирался положить овощи сначала в морозилку, чтобы минут через десять вынуть их оттуда уже охлажденными и освежающими.
Придя домой, он так и сделал, но перед этим тщательно их промыл и нарезал на кусочки. Пока овощи охлаждались в морозилке, он, чтобы скоротать время, разделся и принял душ. Ему надоело стоять и намыливаться, ему надоело ничего не делать, и тогда он сел на дно ванны и стал насвистывать песенки; вода из душа продолжала литься, и, когда она, стекая по лицу, доходила до губ, свист превращался в некое подобие чириканья сомнительного музыкального свойства. Наконец он вышел из-под душа и, не вытираясь, мокрым ходил по дому, оставляя за собой повсюду ручейки воды. Когда-то, когда некоторое время он жил в южных широтах, из-за жары он становился под душ прямо в халате и потом бродил по дому как мокрая курица, пока его тело не высыхало вместе с одеждой; но то ли из-за халата, то ли из-за воды, то ли из-за южных широт, так или иначе, после этих подвигов у него появился ревматизм, который с наступлением зимы мучил и изматывал его, отдаваясь болью в позвоночнике, ломотой в коленях, ограничивая подвижность; поэтому теперь он решил обойтись без халата и удовольствовался тем, что ходил по дому голый и мокрый.
Он приготовил салат со старанием человека, которому совершенно нечего делать и которому предстоит провести долгие тоскливые часы в одиночестве. Потом он сел и не спеша съел салат. После душа он почувствовал аппетит, впрочем, этому способствовала и прогулка, а кроме того, он ведь еще не обедал, и тогда он решил взбить несколько яиц и приготовить французский омлет. Он открыл банку макрели, перемешал консервы со взбитым яйцом, выпил пива и таким образом постепенно восполнил недостаток калорий, что и требовалось сделать. Несомненно, его аппетиту способствовало также и мучительное волнение, которое он испытывал. Он слишком много думал о Клэр, он желал ее сильнее, чем считал нужным, и это было плохо: ему оставалось провести в Эксе совсем немного дней, а то, как развивались события, менее всего приближало его к заветной цели. Когда он завершил свою трапезу, он уже совершенно высох и вновь ощутил жару, жару и послеобеденную сонливость. Он пошел в спальню, бросился на кровать и заснул глубоким сном.
* * *
Проснулся он, когда уже стемнело и стало свежо. Сначала он почувствовал холод, от которого начал пробуждаться, и понял, что надо залезть под простыню, но ему не хотелось двигаться; потом он все-таки решил это сделать, чувствуя, однако, что от резких движений может проснуться окончательно; и тогда он задумал сделать все постепенно: сначала отодвинулся на край кровати, затем приподнял простыню, освободив себе место, потом засунул под простыню ногу и наконец залез под нее весь, ощутив мягкую свежесть ткани. И все-таки он проснулся. Понемногу он стал осознавать, что день подходит к концу, ощутил прохладу летнего вечера, услышал пение птиц, которые выводили свои трели, прячась в листве платанов на площади перед дворцом Архиепископа; так громко поют птицы в предвечерние часы, когда их охватывает страх перед наступающей темнотой, перед исчезновением дневного чуда — солнца, когда все превращается в мрак. Он понял, что этот день полностью потерян для него, и со страхом подумал о долгом воскресенье, что ждет его впереди.
Он встал и пошел к холодильнику. После сиесты ему всегда хотелось есть, и теперь он очень надеялся найти какой-нибудь апельсин, чтобы наполнить рот его кисло-сладким соком и заглушить неприятный горьковатый вкус, который бывает во рту после сна. Апельсинов не было, и он удовольствовался бананом и несколькими крупными абрикосами, которые, вероятно, долго хранились в какой-нибудь здешней холодильной камере. Он вспомнил о письме, все еще лежавшем на ночном столике, вернулся, чтобы взять его, и прямо там, уплетая сочные абрикосы, возобновил чтение с того места, где он его бросил. Потом, еще раз пробежав текст глазами, он перечитал некоторые места и наконец прочел все до конца.
