может быть, в полуяви, при синеватом свете ночника, под мерзлый визг колес поймал себя на мысли, что снова, как в детстве, неистово тороплю время. Вагон трясет, тоскливо: скорей бы домой. И вдруг поразился – ведь мы совсем не осознаем утекающего срока. Прошел день, настал другой, а все, что было, пропало, ушло, стерлось. А сколько было таких дней, сколько в них осталось открытий, людей, чувств, счастливых и грустных мгновений… Мне показалось, что в форме короткой зарисовки проще рассказать об этом глубоко, необычно, откровенно, не стесняясь. Начал писать – жанр потребовал большой работы, усидчивости, напряжения памяти.
– Вам удалось восстановить в памяти подробности давно минувших дней?
– Не совсем так. Прошлое, настоящее и будущее – все это уже было с человеком. Оно живет в его воображении. Чехов сидит в ялтинском доме, придумывает замечательные рассказы. Но вот придумывает ли? Все, что написал Антон Павлович, он не вспомнил и не сочинил, расхаживая взад-вперед по гостиной, обедая или прерываясь на чай. Это всегда принадлежало ему. Как и любому человеку. Другое дело, такое не всегда легко найти, пребывая в своей естественной повседневной осознанности. Оно идет параллельным обыденной жизни потоком.
– Например?
– Вам снится сон с сюжетом, которого в жизни не было. Мне, например, часто снятся такие сны. Картина, образ, никогда в быту не виденные, повторяются и воспроизводятся всякий раз точно. Эти вещи еще никто не вскрыл, не объяснил – слишком сложно. Поэтому нам и приходится искать смысл жизни, ставить задачи, выводить моралите. В итоге – смысл каждый находит сам. И он не основывается на вековой мудрости, чьем-то «правильном» примере: опыт у каждого свой. Прозрения и открытия – свои. Не лунная ночь это подсказала, не звезды, не мигание огонька в сумерках непроходимого леса. Можно постараться ничего такого не замечать, жить земными заботами: выйти из дома, сесть в машину, поехать на работу. Но что-то другое, высшее, непостижимое есть в нашем существовании.
К осознанию подталкивал тот самый дядя Федя. Велел не засиживаться за взрослым столом. И я выходил во двор, где лаяла собака, и хрюкала свиноматка, и ощущалась свежесть осеннего холодка, а на поредевших клумбах распускались георгины и флоксы – предвестники зябких поздних зорь. А вечерами любил смотреть на небо, где из далеких глубин Галактики, из запредельных высот двигалась за мной добрая, по-летнему нежная звезда…
– Ваши герои живут с вами? Как бы они себя чувствовали в современном мире?
– Они не живут со мной здесь в Ватутинках, но чувствуют себя прекрасно. Молодые, бесшабашные, они гоняют голубей в одноэтажном Москворечье. Остались в тех временах, когда я ухаживал за Валентиной Никитичной. И тоже интересуются девушками: задиры лазят в окна, кто поскромнее – заходят через дверь, поднимаются по дощатому крыльцу. Тогда Москворечье выглядело совсем не так: деревянные дома, пыльные мостовые, палисадники, ульи. Многие держали пчел. Мои герои возникают в сознании только в этом антураже. А еще они гуляют по улице Горького. Сейчас она как называется?
– Тверская.
– Никак не могу привыкнуть.
– В годы перестройки вы сравнили состояние нашего общества с потерявшим управление самолетом. Что с ним теперь – приземлился, упал?
– Он находится в полете.
– А когда приземлится?
– Не берусь судить. Прогнозировать судьбу Родины – все равно, что объяснять любовь. Кончилась она или нет – кто ее знает? Существуют вопросы, не нуждающиеся в прямом ответе. Хотя на вашем месте я бы тоже их задавал. Да что там – задавал и на своем, когда, будучи депутатом Верховного Совета, колесил по городам и весям. Догадывался ведь, что не получу ответа, но спрашивал – человеческое любопытство безмерно. Поэтому скажу по-стариковски. Вот вчера наблюдал вечернее небо, пришла Валентина Никитична и стала наблюдать его вместе со мной. Чистота, легкие облака. Потом вдруг буревые тучи откуда-то собрались. Решили вернуться в дом. И тут небо очистилось, пошли дымные борозды, как после самолетов. Откуда взялись полосы – ни один самолет не пролетал. А может, они и были где-то далеко, а борозды ветром принесло. Кто знает, кто может ответить? Бог. Больше никто…
