Я вся в мурашках уже от воспоминаний. И он совершенно определенно это видит.
Капец.
— Мам, едем? Когда там Лерку-то нам вернут? — поинтересовался довольный жизнью сын.
Вздрогнула. Вздохнула.
И правда.
Пора нам.
— Да, поедем. Скоро уже дядя Марк их привезет.
А когда мы устроились в машине и я порулила к дому, то услышала от ребенка неожиданное:
— Дядя Марк крутой.
Краем глаза тут же заметила, как мгновенно напрягся и весь подобрался Глеб.
— Да, он мне и с геометрией тогда помог, и с физикой.
— Это когда? — совершенно обалдела. — А чего у меня не спросил или у Леры?
Кот сопел достаточно долго, а потом выдал такое, корректное пояснение:
— Да это в марте было.
И снова перехватило дыхание и в ушах слегка загудело.
Ясно, что от перебора с «животворящим отдыхом», а не от воспоминаний о том ужасном периоде нашей жизни.
И среди этого больного, тревожного наваждения меня вдруг накрыло теплом. От горячей уверенной ладони, что легла на правое колено и крепко его сжала. А потом еще и погладила.
Нашел время.
Зыркнула недовольно.
— Когда в следующий раз поедем с тобой кататься на байке, сможешь мне отомстить, — шепнул, широко улыбающийся Глеб.
А потом серьезно добавил:
— Я не в состоянии изменить прошлое, но могу дать тебе будущее, где ты обретешь безопасность, спокойствие и счастье.
Глава 57
Затишье
'Но почему, почему, почему
Был светофор зеленый?
А потому, потому, потому,
Что был он в жизнь влюбленный.
В мельканье дней, скоростей и огней
Он сам собой включился,
Чтобы в судьбе и твоей, и моей
Зеленый свет продлился…'
Николай Зиновьев «Зеленый свет»
Следующая неделя у нас была ознаменована в понедельник чудесной вестью: приказ о зачислении Леры в магистратуру вышел.
Как я радовалась — не пересказать. Сильно-сильно и от души. До того, как услышала продолжение.
— А ещё, там такая шикарная программа международного научного сотрудничества. Очень интересная, — взахлёб рассказывала дочь, размахивая чашкой с моим успокоительным чаем.
Международное сотрудничество, с одной стороны, интересовало меня постольку-поскольку, с другой я прекрасно понимала, что если ребёнок об этом напоминает, то ведь неспроста. И в большинстве своем — не к добру.
Естественно, как адекватная мать, начала издалека и не с запретов:
— Милая, а к чему нам это сотрудничество?
— Мам, ты же понимаешь, что придёт сентябрь, и Арсений вернётся на кафедру? — Лера смотрела уверенно и прямо, хоть горечь и притаилась на дне зрачков.
— Ну и хрен бы с ним, извините, — эмоции мои обрели постоянство по этому вопросу.
Дочь очень знакомым образом наклонила голову к плечу и хмыкнула:
— В целом да, конечно, ты права, но мне всё ещё больно, обидно, а также неловко и стыдно.
Ё, как же мне-то стыдно.
Бедный мой ребенок.
— Но, радость моя, я очень извиняюсь, поскольку это явные пережитки именно моего воспитания.
— Я справлюсь, мам, у меня уже есть пара любопытных идей, — успокоила меня моя старшая.
Почему это мне не стало легче?
А к вечеру меня более чем встревожил вернувшийся в невероятной эйфории с тренировки сын.
Котик был молчалив, загадочен, блестел глазами, то и дело лез в телефон и улыбался безумно.
Почему встревожил?
Ну, Лера именно так и выглядела, когда мы из Петербурга в Новгород переезжали, да.
И еще кое-кто в последнее время видит очень схожую картину во всех отражающих поверхностях.
Как-то нас кучно накрыло.
Тревожно.
Переживаю.
Выжить бы.
Во вторник я на волне нервного напряжения и эйфории от выходных дописала очередной, двадцать седьмой по счёту, роман.
По этому поводу выпила с Глебом успокоительного: я игристого, он травяного.
Дети были дома, требовали внимания и никуда мне было не выйти совершенно, поэтому Глеб Максимович пил у нас на кухне чай с валерианой и обсуждал с Константином перспективы завтрашней игры на «открытом уроке» для руководства спортшколы.
А мы с Лерой внимательно изучали программу международного научного сотрудничества ее нового Университета. И чем больше светлела лицом дочь, тем хуже становилось мне.
От открывающихся перспектив.
А в среду к моему великому изумлению, привезя Глеба и Кота на тренировку, услышала очень резкое высказывание Кирилла Андреевича:
— Глеб, очнись! Достаточно того, что я с ними в Питер ездил вместо тебя, но сейчас тренировка показательная, поэтому соберись и иди на поле.
Вдохнула, выдохнула, собралась с мыслями и подошла ближе, обняла.
Сама.
Первый раз.
— Глеб, что случилось?
— Какая на хрен может быть тренировка, когда ты на обед с этим хмырем собралась?
О-ля-ля.
Не ожидала, но приятно.
То есть, он услышал, запомнил, беспокоится.
Ай-ай! Мур-мур.
Ах, ты ж моя ревнивая прелесть…
— Выдохни, пожалуйста. Ты же понимаешь, что Сергей мне не вперся никуда и никак? Ни бесплатно, ни в подарок? — обнимаю сердитого Глеба, прижимаюсь вся. Целиком.
Слишком откровенно.
Слишком честно.
Просто слишком.
Но его ответ все искупает. Всю откровенность оправдывает:
— Ари, с ума схожу. Всё знаю, что ты скажешь. Все понимаю, но отпустить тебя…
— Выдохни, пожалуйста, всё будет хорошо. Через три часа я за вами приеду, а вечером, если не будет дождя, мы с тобой пойдём прогуляться.
— Прогуляться, как в прошлый раз? — и взгляд такой, полыхающий, сквозь хитрый прищур.
Обдает огнем всю меня.
— Как в прошлый раз, — и тут я впервые целую его.
Сама.
Глеб настолько в шоке, что покорно уходит в Спорткомплекс, увлекаемый Костей и Кириллом.
А я еду уже сказать Сергею Владимировичу о том, как бесперспективны его ожидания и бессмысленны надежды.
Беседа проходит плохо, ибо после заявления,
