на части тело, что выносило и взрастило его самого.
И понимая это, он обрушил всю свою ярость и оставшиеся еще силы на то самое дерево, под которым он и соорудил свою берлогу. С ревом от своего бессилия он сильными ударами лап начал рвать вековые корни. Зубами вцепился в ствол и, раздирая в кровь пасть, клочьями, словно вату, вырывал и выплевывал древесину. И еще до того, как навсегда заснуть, уже в мертвом сне, он возненавидел тот миг в своей жизни, когда решился соорудить под этим деревом себе зимнее лежбище…
Предсовмина не сделал ни одного выстрела.
Смерть медведя поразила его. Пожалуй, никогда в своей жизни он не видел ничего подобного. Животное вело себя точно так, как мог повести себя и человек, оказавшийся в безвыходной ситуации.
Но люди… Люди, которые сейчас убивали это живое, не причинившее им никакого вреда животное, что стало с ними-то? Почему они вдруг превратились в стаю голодных шакалов? Почему кровью налились их глаза? Он мог бы еще понять мужика, что добывал пропитание для своей семьи. Но эти сытые и холеные лица, которые уже начали пить горячую медвежью кровь, им-то чего в этой жизни не хватает?
Генсек сам подошел к Предсовмина.
– Пожалел?
Предсовмина промолчал.
– И мне было жаль этого красавца. Я не знаю, что с ними происходит, но чувствую, что если для этой своры я не смогу вовремя найти очередную жертву, то уже завтра они все вместе набросятся на меня.
И вдруг звонко рассмеялся, будто бы услышав от Предсовмина новый анекдот…
За обедом генсек снова приблизил к себе Предсовмина.
– Слушай! Завтра полетишь во Францию. Там, в Париже, надо нашу выставку представлять.
– Какие будут дополнительные указания, товарищ генеральный секретарь ЦК КПСС?
– Ты чего так официально, не на приеме… Ты там для моей дочери присмотри что-нибудь… А все остальное тебе помощник мой скажет… Ну, ступай…
О том, что в Париж прилетает официальная делегация под руководством Председателя Совета министров СССР, Георгий узнал из сообщения по телевидению. Человек, показанный на экране телевизора, показался ему чрезвычайно знакомым…
И утром следующего же дня он в своем монашеском облачении снова переступил порог Русской духовной миссии, чтобы встретиться с митрополитом Викентием.
– Вы меня очень удивили тогда в цирке, – начал свой разговор с монахом митрополит. – Я еще в своей жизни не видел людей, обладающих таким даром. Более всего меня поразило жизнеутверждающее начало ваших бесед с людьми, простота языка и постоянное напоминание всем нам, грешным, о Божественной любви и милосердии. Я так понимаю, вам удалось тогда встретиться с вашим отцом. Как он?
– Он умер, владыко.
– Упокой, Господи, душу раба Твоего…
– Иннокентия…
– Иннокентия! – повторил вслед за Георгием митрополит. – Что вас снова привело ко мне?
– Мне нужна ваша помощь в возвращении на исконную родину одной святыни…
– Что это?
– Икона Казанской Божьей Матери. Именно ее в преддверии войны ценой жизни моей матушки Марии удалось спасти и сохранить отцу.
И Георгий вытащил из-под рясы небольшой сверток. Бережно развернул его, и митрополит увидел чудо…
– Не может быть! Пресвятая Богородица! Матушка и Заступница наша… Вот ты какая…
Владыка опустился перед иконой на колени и лишь после этого хотел приложиться к краю иконы.
Но что-то его сдерживало. И он посмотрел на монаха Георгия.
– За всю свою жизнь я впервые испытываю Божественную энергию такой силы, исходящую от иконы. Не может быть и речи, чтобы я вам не помог в этом богоугодном деле. Что от меня требуется?..
Используя свои связи, митрополит добился, чтобы для него зарезервировали номер в гостинице рядом с номером, предназначенным для высокого советского гостя. И утром следующего дня митрополит за завтраком уже сидел за соседним столиком от Предсовмина СССР. Они вежливо раскланялись. Завязался непринужденный разговор. И тут Предсовмина снова вспомнил о том, что он был в детстве окрещен своей бабушкой. А митрополит Викентий нечаянно рассказал ему о встрече с монахом, который в январе 1943 года спас жизнь одному генералу, вытащив его из ледяной проруби.
Предсовмина высказал пожелание встретиться с этим монахом, а владыка вместо ответа пригласил его посетить свой храм. Тот согласился. Встречу назначили на следующий день, во второй половине дня. Естественно, что этой беседой сразу же заинтересовались наши спецслужбы.
Храм владыки Викентия был сто раз проверен и перепроверен. Единственное, что не могли сделать наши доблестные офицеры, так это установить прослушивающую аппаратуру в храме. Об этом позаботились уже монахи. Поэтому разговор Предсовмина с монахом не записывался.
– Ты? Живой!
– Я, товарищ Предсовмина.
– Лейтенант Государев из рода Государевых… Думаю, что эта наша встреча неспроста. Так?
– Нужна ваша помощь.
– Ну, тогда рассказывай все без утайки… Почему в Париже, а не дома…
Митрополит Викентий отошел, и Георгий начал рассказывать о втором обретении Казанской иконы Божьей Матери.
– И где же она теперь?
– Да вот, перед вами, лежит на аналое.
Предсовмина подошел к лежавшей иконе и вдруг почувствовал неземное тепло отзвуком в своем сердце. И тут коммунист молча опустился перед ней на колени.
– За икону не волнуйся, – сказал он Георгию. – Только пусть ее ваша братия запакует, а владыка официально вручит мне при расставании, как подарок от монастыря. А уже в Москве я найду способ передать ее Святейшему Патриарху. Но мне нужна будет еще одна, примерно такая же икона…
– Сделаем…
– Может быть, ты и сам в моей команде домой вернешься?
– Меня ваши сопровождающие в лицо помнят. Генерал Гришин лично ищет.
– Почему ищет?
– У меня есть некие документы, представляющие собой особую государственную важность, связанные с развязыванием Второй мировой войны. Их в свое время добыл мой отец, офицер внешней разведки.
– Почему же он не передал их тогда же по назначению?
– Человек, к которому они могли попасть, сам являлся участником некоего тайного совещания на территории Англии еще в 1937 году…
Предсовмина о
