Пристроив на колене найденный в бардачке блокнот, я схематично зарисовал речку, базу и шоссе под абрисом карты. Вырвал листок, сложил вчетверо, залез в баул со шмотками, сунул листок в карман курточки, которая побольше, туда же запихнул большую часть наличных денег, рублей и долларов, которая у меня осталась. Вытащил из баула целлофановый пакет с адской машиной, положил его у подножия кресла рядом с водительским и застегнул баул. Вернул блокнот на коленку, покусал кончик трофейной шариковой ручки, подумал над формой и содержанием записки для Клары, придумал и написал размашисто:
«Девочка!
Очень быстро, не мешкая ни минуты, ни секунды, хватай мою спецтросточку, мой спецпротез, бери Машеньку и бегом к воротам, к КПП. Бегом!»
Подумал секунду и сделал приписку:
«Ежели ты сейчас вне дома, черт с ними, с протезом и тросточкой. Сразу бегите вместе с Машенькой к воротам».
Еще секунду покусал ручку и добавил:
«Если Машеньки нет рядом, найди ее максимально быстро. Торопись!»
Я изо всех сил старался писать разборчиво – мой эксклюзивный почерк, каракули моей левой руки расшифровать порой совершенно невозможно.
Перечитал записку. Нормально, читается. Молодец, калека, внятно накалякал, можешь, ха, когда хочешь. Вырвал листок из блокнота, сложил вчетверо, спрятал в нагрудном кармане пиджака.
Открыл дверцу, забросил в кювет ставшие ненужными блокнот и атлас с картами. Оглянулся на генерала – спит алкаш, шутка ли, литр вылакать, литр сорокаградусной! Во время Второй мировой подобным образом раненым бойцам партизанских отрядов устраивали наркоз, причем те бойцы не были алкоголиками.
Все, кажется, можно ехать дальше. Благо, немного осталось до базы. Бензин?.. Горючего достаточно, и все остальные автомобильные показатели в норме. Поворот ключа левой рукой, ногу на педаль, культю на рычаг переключения скоростей. «Поехали», как говаривал Гагарин. А в небе чернильная чернота, и ветер треплет дерева за обочиной дороги. Быть грозе вскоре. Уж и не знаю, каких богов благодарить за грядущую грозу, за дождь, который смоет все следы, за ветер, который обеспечит звуковую завесу. Поблагодарю Будду по привычке, хотя он и не бог вовсе, а Учитель, Великий Учитель.
Первые капли пока робкого, пока хилого дождичка упали на «полосу отчуждения», на пустое пространство, отделяющее почти крепостные стены базы от лесной чащи, как раз когда я остановил авто перед воротами, перед КПП. Мотор работал вхолостую, я треснул культей по клаксону, высунулся под дождь и заорал благим матом:
– Вы там спите, да?! Отворяй ворота, прапорщик с генералом прибыли!
Ворота, кстати, знатные – никакой автоматики, два здоровенных, тяжеленных стальных листа. Две створки, выкрашенные зеленым маслом, крепятся посредством солидных петель к зеленой, толстенной П-образной трубе, вмурованной в землю. Этакие футбольные ворота со створками, с очень широко расставленными штангами и высоченной перекладиной. К левой штанге прислонилась башенка с бойницами под плоской крышей, к правой башня повыше с дверцей «на улицу». А далее от обеих башенок тянется крепостная стена с колючкой поверху. И самое смешное – эти ворота да дверца в левой башенке – единственные ходы на территорию базы. И никаких более прорех по периметру. Хотел бы я знать, почему проектировщики базы не озаботились предусмотреть резервный вход-выход.
– Долго ждать-то, ау-у! – Я вылез из машины, хромая, помахивая культей, обошел тачку спереди, поковылял к дверце в правой башенке. Доковылять не успел, дверь открылась, под все усиливающийся дождик вышел дежурный лейтенант.
– Здоров, летеха! – Я сунул ему правую культю для рукопожатия. – А что, о нашем прибытии не предупреждали, что ли?
– Привет, – он, заметно стесняясь, пожал мою культю.
– Тебя Толей, кажется, зовут? – не давая ответить на первый вопрос, задал я второй и тут же третий вопросы: – Друг, от меня не пахнет, нет?
Я дыхнул в лицо молоденькому лейтенанту. Его не «кажется», а точно звали Толей, Анатолием. Полтора года за стенами базы я использовал с пользой, со всеми поголовно перезнакомился, с редким срочником словцом не перекинулся. С лейтенантом Толей мы общались не особо тесно, меж тем, помнится, я соизволил минувшей весной присесть рядом с курящим лейтенантом на скамеечку и стрельнул у него беломорину. Толя остался польщен моим вниманием, курил и с уважением косился на культю. Да, он лейтенант, а я прапорщик, но Толя командовал обслугой, образно выражаясь, «пиратов», а я был вхож в пиратское сообщество, я тренировал головорезов, и Толя, разумеется, млел передо мной, бывалым да битым.
– Толик, честно скажи – разит от меня водярой?
– Я не чувствую, – летеха, уже смущенный пожатием культи, смутился окончательно. Общение трезвого с пьяным всегда смущает, ежели нельзя послать грубо пьяницу подальше.
– Ништяк, Толян!.. Эй, молодой! – окликнул я замаячившего в дверном проеме башенки рядового. – Молодой, поди-ка сюда!
Солдатик нерешительно подошел, ежась под дождем, тискал автомат, поглядывая с опаской на лейтенанта.
– Толь, ты, конечно, за комендантом базы послал уже? Блин! О чем я спрашиваю?! Ну, конечно, послал, как только тачка на горизонте нарисовалась! Слышь, лейтенант, пока Трофим придет, пока ворота открывать будут, пока то да се, вот... – я полез в карман, – вот, я записку жене написал. Ехали сюда, встали на светофоре, я и написал. Разреши, будь другом, рядовому покинуть пост. Пускай молодой, пока суд да дело, сбегает, передаст моей писульку. Эх, знали б вы, ребята, из какого кровавого дерьма я выплыл! Чудом, честное слово, жив остался. А для моей, для Клары, вы ж понимаете, каждая минута ожидания – нож острый! Тем более меня, инвалида. Шансов-то выжить у меня, инвалида, было-то, если между нами, совсем чуть-чуть, с комариный член.
– Товарищ лейтенант, разрешите? Я ихнюю супругу найду, я им белье из прачечной доставлял, знаю, где живут.
И я помню про то белье, и физиономию молодого сразу узнал. Поднатужусь и имя его вспомню, только ни к чему это сейчас.
Разве может отказать бравому вояке тыловая крыса? Безусловно, у Толика комплексы – я, калека, воюю, а он, здоровый мужик, полный сил, ворота стережет и обслугой командует. Не он, не Толик, а другой летеха дежурил на КПП в тот день, когда Клара провожала меня до ворот, но слухами земля полнится, и, вполне возможно, рассказали Анатолию про сдержанную грустную улыбку Клары и про то, как Машенька не дала мне поцеловать себя напоследок. А может, и не рассказали, так и что? Разве не мечтает Толя о такой же, как у меня, боевой подруге, преданной инвалиду беззаветно, глаза которой так и лучатся любовью, когда она рядом с хромоногим уродом? Мечтает, я уверен. Каждый мужчина мечтает о такой женщине. И каждый, глядя на меня, увечного, ей сочувствует.
– Товарищ лейтенант, разрешите? – Рядовой взял у меня записку.
– Автомат оставь там, под крышей, и чтоб быстрее ветра! – разрешил лейтенант.
– Слушаюсь! – Срочник побежал, комкая в кулаке мою записку, стряхивая с плеча автомат.
