Он по-прежнему был доволен и спокоен, так как все острее чувствовал приближение к родной пещере, хотя еще не думал о том мгновении, когда туда прилетит и усядется на выступе. Но пока что с переправой следовало повременить, по реке, пересекая филину дорогу, плыло нечто похожее на большой человеческий дом, этот дом непонятным образом держался на воде, был освещен огнями и пыхтел, как живое существо; филин настороженно сжался и замер. Ему было страшно, однако повернуть обратно он не мог, все существо его восставало против, потому что родная пещера была где-то впереди, а позади он не оставлял ничего, кроме печальных дней неволи.
Но вот пыхтящее, сверкающее огнями чудовище скрылось за поворотом реки, и Ху перемахнул на противоположный берег. Там в неглубоких заводях вода была полна мелкой рыбы. Грех было отказываться от легкой добычи, охота на которую не грозила никакой опасностью. На ловлю и трапезу ушли минуты, и через каких-нибудь четверть часа филин снова держал путь к востоку и был уверен, что теперь, пожалуй, до самого дома может не заботиться о пище.
Попутный ветер, несущий птицу, был сейчас как нельзя кстати, хотя полоса лесов неожиданно кончилась, а голая степь до самого горизонта не сулила филину ни укрытия на день, ни прибежища для отдыха.
Ху напрягал все силы, но равнине не видно было конца. Правда, иногда попадались человеческие жилища, с виду совершенно заброшенные, но Ху настолько чурался человека, означавшего для него неволю, что, минуя селения, он летел и летел до полного изнеможения, пока, наконец, на горизонте не забрезжил рассвет. Дальше Ху лететь не мог. Ему не оставалось ничего другого, как выбрать для дневки заброшенный, стоявший на отшибе — чуть ли не в поле — домишко с распахнутой настежь чердачной дверцей.
Замерев на крыше, усталый филин долго прислушивался к разным звукам и шорохам, однако лучшего места для отдыха он не видел, и тогда филин Ху перелетел на чердак заброшенной старой давильни, где царил полумрак и не было ничего, кроме обломанных стеблей камыша. Вокруг давильни полукольцом лежал совершенно запущенный виноградник с торчавшими кое-где покосившимися подпорками и стояла тишина, какая бывает лишь в домах, где не живут люди. Правда, тонкий слух филина уловил звуки человеческих голосов, но доносились они откуда-то очень издалека.
Готовясь ко сну, Ху сложил крылья, потом прикрыл и глаза, и только слух его бодрствовал, чтобы в любую секунду известить об опасности, пока хозяин спит и крылья его отдыхают.
Солнце подходило к зениту, когда на крышу уселась сорока, негромко переговариваясь со своей приятельницей, примостившейся тоже где-то неподалеку. Филина их болтовня не тревожила, напротив, он понимал, что сороки усилившейся трескотней дадут ему знать о приближении человека.
Потом и сороки улетели. У старой давильни все пребывало в покое, только зной заметно усилился, и над виноградными лозами легким маревом задрожал разогретый воздух. Потрескивал изредка старый камыш на крыше, да после полудня к востоку с воем пронеслись самолеты.
«Человек!» — с неприязнью подумал филин, но страха он не почувствовал, потому что гул самолетов почти мгновенно смолк, и вновь над равниной воцарилась привычная тишина.
Глубокий сон филина теперь сменился полудремой, хотя крылья его покоились неподвижно, они отдыхали, готовясь и полету. Но независимо от того, спал он или просто сидел, отдыхая, где-то внутри — головой, сердцем, всем существом своим — филин Ху ощущал то расстояние, что отделяло его от пещеры, то направление, куда надо лететь. Да, скоро он окажется за широкой рекой, у скалы с пещерой. Опустится и сядет на выступ, и тогда все его желания и стремления сольются с реальным миром, о котором он столько мечтал, и наступит конец изнурительным и опасным странствиям.
Но вот полуденные тени размыл предвечерний сумрак, ветер окреп и повернул и востоку, и вслед ему зашептались виноградные листья. К вечеру ветер усилился. Это был уже не тот легкий попутный ветерок, что до сих пор сопровождал Ху, и хотя и облегчал полет, но не очень-то убыстрял его. Резкий ветер, что дул теперь с запада на восток, сперва едва не сорвал Ху с крыши, куда тот выбрался, чтобы оглядеться, а когда филин расправил крылья, подхватил его и понес все дальше и дальше к востоку.
Ху нравилась быстрота, с которой он летел, не прилагая к тому лишних усилий, но все же ему приходилось быть начеку: ветер метался то вверх, то вниз, филин же не хотел ни подниматься в заоблачье, ни прибиваться к земле. И он лавировал, словно парусник на море, хотя и не знал, конечно, что такое парус и что такое яхта. Ху унаследовал навигационные способности от предков и теперь использовал их, когда ветер временно менял направление, отклоняясь к северу или югу.
Настала ночь. Сквозь влажный, бьющий в крылья поток Ху видел мерцание звезд; и видел могучий дуб, охваченный трепетом; над кроной дуба вился столб пыли; еще дальше растянулись цепочкой придорожные деревья, покорно простирая ветви вслед ветру. Филин разглядел даже мчащуюся по дороге повозку, хвосты лошадей развевались, как знамя…
Ху отмечал все, что делается на земле, не отвлекаясь от главной заботы — справляться с ветром, который при умелом маневрировании был ему важным помощником.
Подходящего места для отдыха долго не попадалось. Правда, встречались изредка отдельные группы деревьев, но все близ хуторов, а большого укромного леса филин не видел. Позднее, правда, он приметил тусклое зеркало какой-то реки с поросшими деревьями и кустарником берегами, но прежде чем филин успел решить приземляться ему или нет, ветер рванул и в мгновение ока унес усталую птицу прочь, бороться с ним у филина Ху не достало бы сил.
Филин поднялся чуть выше, потом еще выше и теперь летел на такой большой высоте, куда филины обычно не забираются, но зато порывы ветра здесь были не столь ощутимы, и ночная трасса пред ним пролегла свободно, без всяких помех. Филин очень устал, и сейчас, попадись ему лес, он засел бы там до следующей ночи, но, казалось, равнине внизу не будет конца, а ведь на востоке уже засветлела заря.
Нет, это еще не был рассвет, и менее зоркий глаз попросту не заметил бы побледневшей кромки неба, но Ху знал, что скоро свет зари станет заметен всем пернатым, а тогда ему не спастись от предательского нападения дневных птиц.
Вот под ним показались заросли камыша, огромные, бесконечные, лишь изредка камыш расступался, и в проеме мелькало то крошечное, то побольше, подернутое мелкой рябью,
