— Даю слово. Ну, а теперь возьмите себя в руки. Вон идет Трейси. Еще подумает, что мы тут спорим.
— Мы как раз это и делали, — мрачно сказал Марк-Анж. — И, кажется, впервые я спор не выиграл.
27. Целая вечность
«Согласен».
Джеймс Бонд произнес это слово в 10:30 утра, необыкновенно ясного утра в первый день Нового года, в гостиной генерального консульства Великобритании.
И он не кривил душой.
Генеральный консул оказался человеком знающим и сердобольным — таких среди британских консулов большинство. У него был выходной, и, как он доверительно сообщил, ему надо было прийти в себя после встречи Нового года. Он значительно сократил обычный срок со дня подачи заявления, пошел им навстречу и сделал это, по собственному признанию, потому что не раз уже рисковал карьерой — а этого надо бы поостеречься, — если полагая обстоятельства исключительными, ну, например, в случае надвигающейся смерти одного из вступающих в брак. «Вы оба выглядите достаточно здоровыми, — сказал он при первом их посещении, — несмотря на этот ужасный шрам у вас на голове, коммандер Бонд, и относительную бледность графини. Мне пришлось принять некоторые меры предосторожности и получить из секретариата министерства иностранных дел специальное разрешение на отступление от принятых норм; к моему удивлению, такое разрешение незамедлительно было получено. Словом, пусть регистрация будет в первый день Нового года. И приходите ко мне домой. Жена безнадежно сентиментальна, особенно при отправлении мною подобных церемоний, а это входит в круг моих обязанностей. И я уверен, что ей будет очень приятно встретиться с вами обоими».
Документы были подписаны, и начальник поста «Эм», который согласился быть шафером и которому в глубине души очень хотелось сообщить эту сенсационную новость главе лондонского отделения, вытащил горсть конфетти и бросил ее так, что в основном оно засыпало с ног до головы Марка-Анжа. Он, кстати, явился в цилиндре и фраке и, что еще более удивительно, с двумя рядами правительственных наград, последней из которых, к неописуемому удивлению Бонда, была Королевская медаль, которой награждались борцы Сопротивления, дравшиеся за рубежом.
— Как-нибудь я расскажу тебе об этом, дорогой Джеймс, — сказал он, когда Бонд восхищенно поинтересовался происхождением этой награды. — Это была очень смешная история. Я сам себе устроил, как говорят американцы, «настоящий бал», поразвлекался, словом, вовсю. И, — он перешел на шепот и провел пальцем по своему коричневому носу с раздувавшимися ноздрями, — должен признаться, что не преминул воспользоваться представившейся возможностью и прибрал к рукам кое-какие секретные фонды одного из отделов абвера. Но «херкос одонтон», мой дорогой Джеймс! «Херкос одонтон»! Награды так часто бывают просто значками удачи. Если я и герой, то отличился особо в тех операциях, за которые никаких наград не дают. И, — он провел пальцами по груди, — на лацканах этого фрака, который, между прочим, я приобрел благодаря любезности превосходного парикмахерского салона в Марселе, едва ли есть место для всего, что мне там причитается по заслугам, по неофициальной линии.
Они простились, и Бонд позволил Марку-Анжу — себя он уверил, что в последний раз, — обнять себя; и они спустились с лестницы к ожидавшей их крошке «Ланции». Кто-то, Бонд подозревал, что жена консула, повязал на машине белые ленты, которые шли от угла ветрового стекла к решетке радиатора. Внизу стояла небольшая толпа зевак и прохожих, которые остановились — как это происходит везде и всюду, чтобы посмотреть, кто же новобрачные и как они выглядят.
Генеральный консул пожал Бонду руку.
— Боюсь, нам не удалось сделать все так скромно, незаметно, как вам хотелось бы. Сегодня утром прибыла женщина-репортер из «Мюнхенер иллюстрирт». Не пожелала назвать себя. Думаю, репортер отдела светской хроники. Мне пришлось сообщить ей голые факты. Она особенно интересовалась временем церемонии, если это можно так назвать, дабы они могли прислать фотографа. По крайней мере, хоть этого удалось избежать. Вроде никаких недоразумений, так я полагаю. Ну, прощайте, и всего вам наилучшего.
Трейси, которая решила отправиться в «путешествие» в темно-сером тирольском костюме с традиционной темно-зеленой отделкой и пуговицами из оленьих рогов, небрежно бросила свою шикарную модную альпийскую шляпу с яркой кокардой из бородки серны на заднее сиденье, села в машину и включила зажигание. Двигатель заурчал, затем мягко загудел, когда она переключила скорость, и они поехали по пустынной улице. Оба помахали рукой из окна, и Бонд оглянувшись назад, увидел, как Марк-Анж подбросил свой цилиндр в воздух. Им тоже махали вслед, машина завернула за угол, все исчезло.
Когда подъехали к автостраде Зальцбург — Куфштейн, Бонд сказал:
— Будь добра, дорогая, остановись на обочине, мне нужно сделать две вещи.
Она подъехала к обочине, где виднелась трава. Коричневая зимняя трава, проглядывавшая сквозь тонкий слой снега. Бонд потянулся к ней и обнял. Он нежно поцеловал ее.
— Это, во-первых, а во-вторых, я просто хотел сказать, что буду заботиться о тебе, Трейси. Ты же не станешь возражать, если я буду о тебе заботиться?
Она отстранилась и внимательно посмотрела на него. Улыбнулась. Взгляд ее стал задумчивым.
— Так вот что означает быть мужем и женой, не так ли? Ведь не говорят же просто — муж и жена. Ведь дело в том, чтобы о тебе заботились. Так давай же — просто — заботиться друг о друге.
— Хорошо. Но я бы на твоем месте себе не позавидовал. А теперь, просто, хочу выйти из машины и снять эти ленты. А то слишком похоже на коронацию. Ты не возражаешь?
Она засмеялась:
— У тебя привычка быть скрытным. А я хочу, чтобы все нас приветствовали по пути. Знаю-знаю, ты собираешься перекрасить эту машину в серый или черный цвет, как только представится удобный случай. Пусть будет так. Но с сегодняшнего дня ничто не помешает мне гордиться тобой, нести, словно флаг. Пусть и у тебя будет такое желание, будешь носить меня на руках.
— По всем выходным и праздничным дням. — Бонд вышел из машины и снял ленты. Он посмотрел на безоблачное небо, почувствовал тепло солнечных лучей на своем лице. — Как считаешь, мы не замерзнем, если опустим верх машины?
— Нет, давай. А то, когда верх поднят, видим лишь половину мира. И дорога отсюда до Китцбюхеля просто прекрасна. Мы всегда можем поднять верх, если захотим.
Бонд отвернул два болта и сложил парусиновый верх за сиденьями. Бросил взгляд на автостраду. Движение было интенсивным. У большой заправочной станции «Шелл» на полосе одностороннего движения, которую они только что проехали, ему бросился в глаза заправлявшийся ярко-красный открытый «Мазерати». Хорошая машина. И типичная щегольская пара, мужчина и женщина, на переднем сиденье — белые легкие плащи и полотняные шлемы, застегнутые под подбородком. Большие очки с темно-зелеными стеклами из слюды скрывали лицо. Обычная одежда немецких автолихачей. Слишком далеко, чтобы увидеть, так ли они хороши, как их машина, но силуэт женщины многого не обещал. Бонд сел рядом с Трейси, они поехали по дороге, по обе стороны от которой открывался прекрасный пейзаж.
