когда ж это всё закончится, все безобразия в мою сторону прекратятся?! Да когда ж издевательства пройдут, и как мне теперь рога на место водрузить?
— Постой, девка адова, ты тольком объясни, чего от меня требуешь?
— Папаша у меня пьяница, муж — кобель, а сын выродок. Одна родная душа на всём белом свете осталась — нянька моя старая, да и та теперь, в животину превращённая, непонятно где бегает.
— Ты, сноха черномордая, конечно, мастерица, объяснять — то, — усмехнулся древний Род, постукивая пальцами по подлокотникам каменного кресла. — Но я понял, о чём попросить хочешь. Однако ж просьбу твою выполнить смогу, только если ты сама Бурю ягу отыщешь, да пред мои светлые очи поставишь. Либо Велеса ищи, он всё сделает.
— Да она ж в звериной шкуре, облик свой пекельный потеряла, а где ж я этого зверя искать буду?
— Да там, где все звери обитают, там и ищи, — уклончиво ответил старик.
— Ты, дед, голову мне не морочь! — Вскричала Усоньша Виевна. Она схватила старика за грудки, потрясла, и, подтянув к своей морде, прорычала:
— Все мои просьбы выполнишь, все желания исполнишь, не отвертишься! Хочется хоть немного пожить по — человечески!
— По — человечески? Интересное говоришь… Мне самому забавно посмотреть будет, что из этого выйдет, — Род старчески хихикнул и сунул великанши в лапы зеркальцо. — Быть по — твоему!
— Нет!!! Не — ееет!!! Не это я хотела сказать! — Крикнула Усоньша Виевна, увидев в волшебном зеркале, как меняются привычные с детства черты лица…
— Фьють! — Свистнул древний Род, подзывая крылатого пса. — Семаргл, дружище, по старой памяти доставь посылочку. В последний раз, — Род погладил бороду, — обещаю. Там, в поднебесной, где — то карга старая, Буря яга шарошится, так для неё подарочек.
И протянул Семарглу свёрток.
— Корзину какую найди, что ли? Вывалится ведь дитё. Да, и передай этой перешнице на словах: как вернёт мою вещь, что у себя припрятала, так обоим прощение будет. — Семаргл вильнул обрубком хвоста, осторожно зубами подцепил свёрток — и был таков. А род помохал ладонью перед носом и, проворчав: «Ну и вонь в Ирие», устроился поудобнее и уснул.
Амбре нашатырное в жертву не нечаянно принесли, как то райский управитель предположил, а с дальним прицелом. По распоряжению Сварога дул над Лукоморьем ветер, день дул, другой, а Стрибог и не думал униматься. Пока чертополох сеяли, растили да стену укрепляли, разбушевался он, во вкус вошёл. В Ирие не пошалишь, там чинно всё, благостно, буйному сыну Сварога развернуться негде. Вот и дорвался он до вольной жизни! Тем более, что отец сам приказал: устроить людям такую «весёлую» жизнь, чтоб всех богов разом вспомнили.
Сварога, пока нашатырь из глаз слезу вышибал, всё вопрос сейчас мучил: отраву нашатырную пожертвовали по недоумию али с дальним прицелом, с подлым умыслом? Зря райский управитель подозревал людей в подлости, и в глупости тоже попусту обвинял. Хотя, на счёт недоумия и был некоторый резон в его словах, но без Лишеньки тут не обошлось.
Как закрыл Лиху Ярила путь в сады райские, так же ему туда попасть захотелось! Лишенька едва не плакал под холодным ветром, проклинал родственничка своего, Стрибога, а тому хоть бы хны. Дует себе и дует.
И царство Пекельное уже с тоской вспоминал, особенно горячие источники и огненные реки. Вот где благодать — то! Сядешь, руки протянешь, и смотришь, как с рукавов пар поднимается. А тело млеет, в жаре огненном нежится. Но и туда дорога закрыта. Вот уж не знал, не гадал, а попал, как кур в ощип! И кожа на руках, словно у ощипанного петушка, пупырышками от холода да сырости пошла.
Лишенька посмотрел на синеющие руки, покрытые гусиной кожей, достал из кармана отцовскую рубаху, надел поверх своей. Вздохнул, жалея, что не стянул с Услада ещё и штаны. Сейчас бы очень пригодились.
А Стрибог разошёлся, крыши рвёт, изгороди валит, деревья с корнем вырывает. А уж дома — то, поди повыстудил — и не вышепчешь, как! Но хоть бы один человек Лихо помянул, да пусть бы не от бед, а так, к словцу…
Никогда раньше такого не было, чтоб без надобности он был, чтоб стоял под всеми ветрами и непогодами, и не знал, куда податься. Не первый раз по земле поднебесной гуляет, привык, что всегда нарасхват. В одном месте за стол присядет, доесть — допить не успеет, а уж в другое зовут. Вот жизнь — то была хорошая… сытая…
По всему миру гулял, ни границ, ни запоров ему не было. А сейчас что? Решил он в тёплые края податься, за лес вышел, степь хызрырскую стрелой пролетел — благо, дядька Стрибог подсобил, дул в правильное место, только рубаха да штаны парусами раздувались! Уж совсем приготовился мгновенно перепрыгнуть туда, где потеплее, сосредоточился, позу нужную принял, чтоб в прыжке руками — ногами не махать, движение не задерживать, а тут на тебе — стена! Поободрался весь, одежду изорвал, из карманов всё добро в чертополох высыпалось. Попытался меж стеблей протиснуться, не тут — то было! Не нашёл даже щелочки, чтобы просочиться. Ничего не получилось, плотно стебли колючие растут. Только ран на лице и теле добавилось, да дыр на одежде. Сел у подножия живой изгороди, уши ладонями зажал, чтоб не слышать, как листья под ветром свистят, да тут и понял: назад, в Лукоморье, к людям против ветра идти придётся! Схватился Лишенько за голову, и взвыл с досады:
— Ой, лихо — то, лихо какое!!!
И почудилось несчастному, будто смех сквозь завывания Стрибога слышится. Будто Ярила смотрит на него с небес, да пальцем грозит. И говорит бы: «Никуда теперь не денешься, племянничек! Позвал ты лихо к себе, так накорми, напои, спать уложи. Всё отдай, а только не уйдёт от тебя лихо, пока сам не прогонишь!»
— Да неужто я сам себя прогнать могу?! — Вскричал несчастный изгой. — Неужто я от самого себя отказаться смогу?!! Да где ж такое видано, чтобы себя — любимого!!! — не пожалеть, не приветить, приюта лишить?
И снова ветер принёс слова: «Ну так и живи с собой в мире, чего плачешься, чего убиваешься?»…
— Злые вы, злые!!! — Взвыл Лишенька. — Вот приду я к вам!!!
Тут земля затряслась, небо молнией прорезало, и в свете её холодном увидел Лишенька сад дивный, радугами окружённый, цветущий и благоухающий. А в саду том, с облака высокого, сам древний Род смотрит и пальцем грозит. Миг — и снова Стрибог небо тучами затянул, будто ничего и не
