ли это Божье, или козни Сатаны при попущении Божьем, я сказать не берусь… но то, что папа Урбан сошёл с ума — это факт! И я, лично я, принимал участие в соборе, в городе Фонди, который аннулировал избрание Урбана! И я принимал участие в выборе нового папы, Климента Седьмого! Я же всё это видел собственными глазами, я слышал собственными ушами, и я принимал участие во всём этом!
Законный папа, Климент Седьмой, попытался свергнуть Урбана силой, но не удалось. И именно я посоветовал ему вернуться в Авиньон! После смерти Урбана, папой избрали Бонифация Девятого. Но, разве это законный папа⁈ Как может быть избран законный папа при живом законном папе Клименте⁈ А вот меня избрали уже после смерти Климента Седьмого… И это я законный папа!
Я уже говорил, что политика — это грязь? Так вот, эта грязь брызжет и на Святой престол! И я, законный папа, вынужден был бежать из Авиньона… Но, чтобы я отрёкся⁈ Никогда! Лучше умереть! Поймите, если я отрекусь, я предам самого Христа! Разве я могу так поступить?.. Никогда![2]
— Значит, Большой рубин крестоносцев… — опять начал я, не в силах поверить очевидному.
— Я слышал о нём, но никогда не видел, — отмахнулся папа, всё ещё в горячке чувств, — Я знаю, что Ульрих фон Юнгинген уехал из Рима с рубином. Больше ничего не знаю. А в чём дело?
— Нет-нет, — мило улыбнулась папе Катерина, — Просто принц уточняет, ваше Святейшество, окончательно ли ваше решение об отказе от сделки?
— Да! — сурово тряхнул головой папа, — Это решение окончательно, и пусть мою участь решает не сила оружия, но провидение Божие!
— Тогда не смеем надоедать вашему Святейшеству и просим вашего соизволения покинуть вас.
— Да будет над вами милость Божия!
— Во веки веков! Пошли Эдвард… ой, я хотела сказать, Андреас! Пусть имя Эдвард пока будет в тайне! Поднимайся, Андреас!
Как во сне я поднялся, был крепко ухвачен девушкой под руку, и чуть не силой меня выволокли наружу. Нет, правда, я просто механически переставлял ноги, а как я шёл, куда я шёл, зачем я шёл… и не отвечу!
Всё пропало! Всё пропало! Большой рубин крестоносцев канул бесследно! Полное фиаско! Я почувствовал, как перед глазами всё расплывается…
* * *
Наверное, папа подумал, что Андреасу поплохело из-за его отказа от сделки, якобы предложенной крестоносным Орденом. Но я-то знаю истину! Андреасу в самом деле стало плохо. Но из-за рубина! И я его прекрасно понимаю! Когда он пал к нам с неба в бой? Когда его привёз брат Гюнтер в Мариенбург? Сразу после Грюнвальдской битвы? Это середина июля. А сейчас декабрь! Пять месяцев! Пять месяцев Андреас гонялся за призраком, за химерой! Пять месяцев настоящий рубин мог переходить из рук в руки, и ладно бы, если он переходил из одних рыцарских рук в другие, в Мариенбурге. А если его продали торговцу? А тот повёз его, допустим, в Китай? И он сейчас, как раз, где-то возле великого Каспийского моря, в которое впадает не менее великая река Итиль? Да-да, как раз там, где обычно делают ставку татарские ханы… А если хан отберёт рубин, как плату за жизнь и за проезд? А если этот хан поедет воевать в Индию? А если… а если… а если… Поневоле голова закружится!
Я покосилась на Андреаса. Глаза у парня были совершенно бессмысленными, шаги неровными и деревянными, а свою великолепную трость он попросту волочил за собой, стиснув набалдашник так, что рука побелела. Бедняжка!
— Во имя Иисуса Христа! — раздалось поблизости.
— Во веки веков! — автоматически ответила я, переводя взгляд на проходящего монаха. Кажется, францисканец.
— Что же ты, дочь моя, за своим мужем не следишь? — укоризненно покачал головой монах, — Ещё середина дня, а он у тебя уже пьянее вина! Нехорошо… Знаю я одну хорошую молитву…
— Он не пьян! — перебила я, — Он… ему, наверное, голову напекло!
— Зимой⁈ — опешил монах.
— Ну, или ещё почему-то в голову кровь ударила… Но он не пьян!
— Ну-ка… — монах шагнул поближе и принюхался, — Хм… и верно! Так, его тогда нужно к доктору! Или в жилище ваше, если оно близко, а потом доктора позвать! Где ваше жилище, дочь моя?
— Здесь, рядом. Трактир «Луна и Солнце».
— Ага, знаю! Дай-ка…
Монах ловко поднырнул под обмякшее тело Андреаса и взвалил его себе на спину. Прости, Господи, но мне почему-то подумалось, что монаху не впервой носить обмякшие тела… У них в монастыре любят выпить? Иначе, почему он сразу про пьянку подумал? Ой, ещё раз: прости Господи!
— Я слышал, что вчера в этот трактир какие-то странные люди приехали! — монах нёс Андреаса легко, привычно, словно каждый день потерявших сознание носит, — Говорят, богаче короля! И, вроде бы, мужчина англичанин, а женщина француженка. А карета немецкой работы, но с французским гербом! Ты, дочь моя, не в курсе, кто это?
— Не знаю, — буркнула я, — Мы только вчера приехали!
Нет, я не дура, и поняла про кого монах спрашивал, но что-то объяснять не было ни сил, ни желания. Вот и прикинулась глупой. Монах бросил на меня удивлённый взгляд и прибавил шаг.
— Сюда… сюда… — показывала я дорогу, — Теперь по ступенькам… вот в эту дверь… и положите на кровать. Спасибо! Возьмите монету, святой отец!
— Я помогал не из-за денег! — возмутился монах, — А из-за христианского человеколюбия!
— Спаси вас Бог! — с чувством сказала я, — В последнее время я слышу так мало про человеколюбие и так много про сребролюбие… но монету возьмите! Считайте, что это скромный дар вашей обители!
— Ну… да будет над вами милость Божья… — пробормотал монах удаляясь.
— Во веки веков! — автоматически ответила я, — Так, Эльке! Живо беги к Троготу, пусть готовит карету! Мы уезжаем!
— А его милость?..
— А его милость придёт в себя по пути. Если Бог так решит. Здесь нас уже ничего не держит. Продукты не покупать! Здесь всё так дорого… Купим в дороге, вдесятеро сэкономим. Ну, что стоишь?
Эльке прогрохотала своими деревянными башмаками по лестнице, а я повернулась к Андреасу. Бедняга был совершенно серым, с помутневшим взглядом, и всё так же стискивал трость. Я попробовала разжать руку. Бесполезно! Это просто
