назад, хлюпая носом. Ему было обидно за меня, за себя, за Романа и Систему в целом. Думаю, что он осознавал свою слабость, и от этого злился на себя ещё сильнее.
Роман стоял ближе ко мне и тоже молчал, обдумывая слова Сергея.
— Парни, вы меня извините, — гораздо более спокойно сказал я, — просто я тоже не знаю, что делать. Вы мне такую картину нарисовали, что я не понимаю, как на всё это реагировать. В Системе я бесполезен, вернуться в прошлое и исправить ошибки я не могу, но при этом и в начало меня не перебрасывают, чтоб попытаться заново. Каждый новый день — это только мешанина из воспоминаний о собственных ошибках. Жены нет, детей тоже, шлюхам я нужен только ради денег, да и те я сам заработать не смог, поэтому продался толстой бабе в обмен на формальное отцовство для её детей. Друзей у меня кроме вас нет, хотя тебя, Серёга, я вообще не помню. Роману спасибо, конечно, но и тот мне в ебало бахнул из ствола. Гармонии с этой жизнью у меня нет, только вечная погоня за удовольствиями, да метание между этапами. Думаете, я сам не осознаю, что время нагреваю? День за днём пролетает — глазом не моргнёшь! Ничего не успеваю! Так ещё и оказалось, что не одна жизнь уже пролетела, а я ни хрена не помню! То ли жил, то ли приснилось — не разберёшься. Бабы эти в голове только, секс, хотя уже не подросток. Одна мной пользовалась четырнадцать лет, другая деньги доила, а одну я сам довёл до самоубийства. Охуенно, да? Я родителей-то не помню, парни! Они вообще у меня есть? Работу только помню, да и то лишь потому, что начальники вечно что-то от меня требовали. Сергейпалыч этот заёбистый, Пашковский какой-то с работой в выходные. Только кем я для них был? Средством труда, да и только. Как на компьютеры этикетки с инвентарными номерами наклеивали, так и нам номерные пропуска на шею вешали. А личная жизнь у меня была, а? Я что-то делал для себя? Не помню. А вы мне тут про работу на Систему, про единство целей, про стратегии развития… Не на того вы ставку сделали, парни.
По ночной улице мимо нас проехало такси, однако никто не обратил на него внимания. Сколько было времени, никого из нас не интересовало, но по всем внешним признакам была глубокая ночь.
— Лёх, ты просто пьяный, — сказал Роман.
— Сам же говорил, что пиво освобождает сознание, — ответил я.
— Да, но только не вперемешку с вискарём.
— А, по-моему, я сейчас очень трезво размышляю! Безэмоционально.
— Хуйню ты говоришь. Поехали спать.
Сергей достал из кармана телефон и долго в нём копошился, пытаясь вызвать такси.
— На Павлик меня подкинешь? — спросил его Роман.
— Без проблем! — ответил Сергей, не отрываясь от телефона.
— Слыш, Лёх, — Роман подошёл немного ближе, — ты просто устал, я понимаю. Мы все устали. Надо отдохнуть. Утром проснёшься — будет лучше. Да оно и мудренее, как известно.
— Как думаешь, что будет завтра? — тихо спросил я Романа, вновь ощутив его искреннюю поддержку. Всё-таки ближе и надежнее друга, чем Роман, в моей жизни не было, и сейчас я осознавал это с новой силой.
Роман задумался, поднял уставшие глаза вверх, в тёмное беззвездное небо, сделал глубокий вдох, затем ещё более длинный выдох, посмотрел на меня и произнёс:
— Завтра будет завтра.
Пустой пакет, беспомощно барахтаясь в потоке ветра, пролетел вдоль тротуара и умчался в темноту столичной ночи.
— О! — воскликнул Сергей, продолжая не отрываясь смотреть в яркий экран телефона. — Фархад! Три минуты.
Промозглая московская осень пробилась сквозь одежду, и я резко ощутил мурашки на теле. Нельзя сказать, что было очень холодно, но лето уже ушло безвозвратно. Мокрый после дождя воздух сгустками метался между углами домов, словно пытаясь найти выход из лабиринта бетонных конструкций. Темнота столичного центра, редко подсвечиваемая жёлтыми фонарями, холодила не меньше, чем ветер. Город спал.
Такси ехало до Полянки всего три минуты, но эти три минуты показались каждому из нас вечностью. Сергей стоял у дороги, глядя в телефон, но регулярно бросая взгляд в глубину улицы в надежде увидеть свет фонарей долгожданной машины. Роман переминался с ноги на ногу, его лёгкая демисезонная куртка была абсолютно бессильна в борьбе с подступающим со всех сторон холодом. Я старался делать вид, что не замёрз, хотя скулы самопроизвольно тряслись и сжимались.
— Ты с нами? — крикнул Роман с заднего сиденья старого «Киа».
— Нет, моё через пару минут будет, — ответил я и протянул вперёд зажатый в кулаке мобильник в качестве подтверждения тому, что вызвал такси.
— Тогда завтра созвонимся, — сказал Роман и захлопнул дверь машины.
Такси уехало, оставляя за собой шлейф брызг от мокрой дороги и запах выхлопных газов. Разжав замёрзший кулак, я коснулся пальцем экрана телефона. «2:17» — высветилось по центру. «Воскресенье».
Пошарив по карманам куртки, я достал ключи от старого «Форда». Машина была припаркована метрах в ста от бара, внизу улицы по ходу движения, там, где я припарковал её несколькими часами ранее. На нажатие промятой клавиши сигнализации «Сиерра» отозвалась привычным двойным писком. Я сел за руль и завёл мотор в надежде согреться.
«Неужели воскресенье? — размышлял я. — Неужто время сдвинулось? Все последние дни была суббота. А почему, собственно, не среда или понедельник? Может, проблема в том, что каждый день — выходной? Но как я могу на это повлиять? Или с телефоном что-то не то?»
Я вновь достал мобильный из кармана. «Воскресенье».
«Лена меня в Плещеево ждёт, — продолжал я гонять мысли в голове, периодически прикладывая ладонь к воздуховоду в надежде ощутить тёплый воздух, — но к ней я точно не поеду! Воспитывать чужих детей? Ради чего? Своих хочется. Я этих не ощущаю, в них нет моей энергии. Ведь если всё то, о чём рассказывали Ромка с Сергеем, правда, и стратегическая задача мужчины состоит в передаче знаний, накопленных прошлой Системой, через себя и своих детей в будущее, во имя создания принципиально другой Системы существования, то сделать это через чужих детей невозможно. А Ленка эта, с деньгами отца, мужика найдёт себе мгновенно! Того, у кого не будет никаких задач в жизни и который высшей целью своего существования определит заботу о чужих людях. Ведь тоже благородная цель».
А вообще, Роман сказал, что все они лишь в моих воспоминаниях, а значит, и нет никакой Ленки, и никаких детей уже нет. И Аньки нет. А что, если завтра
