Телеграмма затрепетала на весеннем ветру.
— Вы понимаете, о чём вы говорите? — прошептал Фрол побелевшими губами.
— А это не я говорю, это товарищ Горшков телеграфирует. Товарищ начальник СибЛАГа приказал никаких посторонних лиц на остров не пускать. Только с мандатом!
Товарищ Перепелицын махнул рукой Правоторову, тот мигом перебросился к райкомовским работникам, оставив Панина в одиночестве. Горбунов внимательно смотрел в реку, как в зеркало. Что он там хотел разглядеть, непонятно. Николай на катере загрустил, улыбка медленно сползала с чумазого лица. Только что собирались в дорогу, светило солнце, погодка разыгралась, случайно подгадал ветер в спину, и вдруг неожиданно всё переменилось. Секретарь со свитой стоят отдельно, активист словно прилип к портфелю, обхватив его обеими руками, лошадь пытается вытащить ноги из песка, наездник растерянно вытирает пот со лба.
Уполномоченный Панин прервал неловкую паузу. Он улыбнулся и, сунув руку в нагрудный карман, вытащил четвертушку бумаги, проскочив за один шаг расстояние, отделявшее его от Перепелицына, сначала предъявил бумажку всем присутствующим, а затем поднёс к носу секретаря.
— Вот мой мандат! Подписан начальником Томского ОГПУ товарищем Краузе. Согласно мандату имею право на обход и ревизию всех территорий Александровского района, включая Назинский остров. Прошу не препятствовать исполнению служебного долга.
Товарищ Перепелицын уже пришёл в себя и больше не потел, не утирался ладонями, не сопел. Только тискал потными ладонями парусиновый портфель. Секретарь притих и уткнулся глазами в четвертушку, которую Панин держал в руках, прочитав, скривился, затем отошёл в сторону и снова перечитал шифротелеграмму. Так они и стояли, один от другого поодаль: Фрол с четвертушкой в руках, секретарь с бумагой размером чуть больше.
— Заводи! — наконец крикнул товарищ Перепелицын Николаю и, обернувшись, добавил, ни к кому лично не обращаясь: — Но никаких посторонних на остров не пущу. Приказ есть приказ!
Горбунов оторвал взгляд от обской воды. Белый китель сиял под ослепительным солнцем, ботинки блестели от гуталина. Седой ёжик торчал короткими волосками. Строгий белый человек посмотрел на товарища Перепелицын невидящим взглядом, и тот смутился.
— Приказано никого из посторонних не пускать на остров, — пробурчал секретарь, изнывая от жары и пота. Испарина выступила на лбу и шее крупными каплями, растекающимися широкими струйками по всему телу, по тёмному пиджаку поплыли огромные пятна. Фрол смотрел на Горбунова и улыбался. Именно сейчас Григорий Алексеевич казался ему настоящим вредителем, но больше всего Фрола занимал вопрос, неужели, кроме него, никто не видит в этом человеке врага? В свите товарища Перепелицына есть начальник местной милиции, уполномоченный местного ОГПУ, представитель крайисполкома, и все они должны знать врага в лицо, но ни у одного из них не зашевелилась партийная совесть. Ни у одного. Все держатся за свои портфели, словно кто-то их хочет у них отнять. Мёртвой хваткой вцепились, трактором не оторвать. А этот, Горбунов, стоит, прикидывается, будто и правда переживает.
— Григорий Алексеевич, я не могу взять вас на катер, — внутренне торжествуя, сказал Панин. Горбунов пристально смотрел на него, но ничего не видел, словно всматривался в пустоту. Григорий Алексеевич не мог понять, почему его не пускают на остров, ведь у него имеется разрешение самого товарища Долгих. Фрол, предчувствуя вопрос, сказал скороговоркой: — Я знаю, что у вас есть письмо от товарища Долгих, а нам нужен мандат! Придётся вам дождаться меня, Григорий Алексеевич! На данный момент в Александрово нет другого транспорта, кроме катера.
Горбунов заскрипел зубами, настолько громко, что окружающие передёрнулись. Фрол мотнул головой, отгоняя неприятные воспоминания, ведь он так же скрипит зубами в безвыходном положении.
— Правоторов, на катер! — скомандовал Панин и бегом поднялся по трапу. Товарищ Перепелицын охнул и принялся тереть лоб. Ему заливало глаза обильным потом.
Николай только того и ждал. Услышав команду, он ощерил рот и рванул катер с места, создав шумную волну, которая выплеснулась на берег, смыв в реку истоптанный песок. Люди, стоявшие у пристани, опасливо поджали ноги. Одна волна замахнулась на ботинки Горбунова, швырнув на сияющую черноту горсть мокрого песка вперемешку с глиной. Второй волной обдало белые брюки. Мокрый и униженный Горбунов выглядел жалко, но держался с достоинством. Он молча пошёл к берегу, шатаясь как пьяный и время от времени проваливаясь в зыбучий песок. Все знали, что тропинка, ведущая к обрыву, крутая и песчаная и в любой момент может осыпаться.
* * *
Катер весело бежал по волнам, сопровождаемый беспокойным птичьим граем. Фрол вспоминал ссутулившуюся спину Горбунова и довольно улыбался: всё-таки поставил на место надменного моряка. Панин не боялся притеснений со стороны товарища Долгих, последствия будут зависеть от результатов проверки. Если проверка не подтвердит огульных обвинений, которыми щедро сыплет Колубаев, то и неприятностей не предвидится. Если же обвинения получат подтверждение, то неизвестно, чем вообще закончится служба уполномоченного Панина в органах ОГПУ. С одной стороны, хорошо, что недостатки будут выявлены и устранены, с другой — лучше себя не подставлять.
Фрол решил особо не суетиться на острове. Ссыльные переселенцы устроили забастовку, отказываясь устраиваться в спецпоселении, придётся заставить этих граждан работать. Их выслали из центра страны, чтобы те приучились к труду, а не в бирюльки играли. Привыкли лодырничать, но с советской властью шутки плохи. Она заставит работать последнего лентяя.
Приняв, как ему казалось, разумное решение, Панин успокоился. С тех пор как в жизни Фрола появилась приёмная дочь, он перестал думать о себе в единственном числе. Судьба девочки полностью зависела от его службы. И как она повернёт, эта служба, таким и будет детство, да и вся жизнь Светланки Паниной.
— Тебе сколько лет, Правоторов? — спросил Фрол, пытаясь отвлечься от грустных мыслей.
— Двадцать три.
Активист робко посмотрел на Фрола, словно боялся, что тот уничтожит его за молодость и неопытность.
— Двадцать три? — удивился Фрол. — А мне двадцать два. Мы с тобой почти вровень идём.
Панин слегка приврал; двадцать два ему будет только в сентябре, но уж очень хотелось быть взрослым.
— А меня все считают малолетним, — заулыбался Правоторов, польщённый вниманием. — Никто серьёзно не относится. Подай, принеси, отвези.
— Так у вас край серьёзный, — кивнул Фрол, — вон какие люди в обнимку с
