Брюс, сподвижник Петра I, то приходится быть посредником на переговорах между главой «Аненербе» и пражским раввином, а то в Африке, поблизости от города вымершей нечеловеческой цивилизации, он видит марш мертвых людей и животных.
Схожий кризис в «Соли Саракша»: персонажи условного ХХ-го века, сталкиваются с «идеями будущего» – могут просматривать память тяжелораненого землянина. И для «чудаковатого профессора» (гибрида доктора Мабузе с профессором Доуэлем) оказывается невозможно их принять;
– кризис личности – ее одновременный распад и рост – «Параграф 78». Протагонист, человек с острейшим семейным и возрастным кризисом, после заражения биологическим оружием очень быстро увеличивает свои интеллектуальные способности. В результате ему приходится переоценивать практически всю жизнь.
В творчестве Лазарчука можно выделить разную глубину, многоуровневость кризисов. В небольших произведениях начала 80-х – таинственное еще не системно, это скорее загадка, ужас в темноте. Конец 80-х и 90-е – это максимальное разнообразие художественных приемов, романы, которые можно считать едва ли не эпопеями, и, самое главное, кризисы охватывают все уровни бытия выдуманного мира. От онтологии (законов физики) до интеллекта главного героя (личности). С середины 0-х – системность описываемых кризисов падает.
При всей фантастичности посылок и разнообразии глубин – каждый кризис прописан максимально подробно и целостно. Дается действующая модель, которую можно сравнить с организмом. Эта модель, в силу своей целостности – максимально правдивая метафора кризиса – тенденциозность автора обернулась бы фальшью персонажей. Но все равно лишь метафора. Нельзя искать в лесу слона по фотографии белки. Однако биологи легко докажут, что оба они хордовые, млекопитающие, да еще и теплокровные.
Вычленим действующие элементы моделей – и сможем сравнивать их.
Структурный элемент высшего уровня – сам кризис. Идет накопление противоречий, которые больше не может выносить старый мир. Для людей – это невозможность поддерживать привычные социальные роли – потому кризис порождает невиданный вал предательств. Для институтов – угроза банкротства, недостаток специалистов и т. п. – и сами институты тоже предают работников, причем, казалось бы, самых нужных: «все подставляют всех, причем – помимо своей воли». Для мира – истончение образности в культуре, бессмысленные войны, трансформация привычных экосистем. Космос перестает быть опорой.
Кризисы у Лазарчука заведомо более проектны и субъектны, чем в реальности. Интригу во «Все способные держать оружие» обеспечивает группа путешественников во времени, тасующих исторические карты для обеспечения максимального предвоенного накала к 2002-му году. В «Опоздавших к лету» идет становление новой мировой сущности, рождается новый Бог, и действует служба, которая пытается этому противостоять. В «Гиперборейской чуме» и «Марше экклезиастов» тайных сил так много, что их мелодии становятся какофонией, но белого шума все равно нет – всегда найдется конкретный виновник, организовавший кризис. Распад общества как таковой, который происходит от простого изменения климата в древней Иудее – исключение.
Чисто литературные предпосылки этого очеловечивания кризисов понятны. Реальная история, при всей своей сюжетности, порой оказывается на редкость занудна. Пока общество не подберет правильный ответ – снова и снова идут волны распада и деградации, войн и смут, причины которых малопонятны современникам. Так гибла Римская империя – «не дотянувшись» до индустриальной фазы развития, она во многом пожрала саму себя, перепрела. И сюжет победы над тупиком традиционного сельскохозяйственного общества относится к совершенно иной исторической эпохе. Но и в эпоху Нового времени сложно сказать, кто именно из ученых обеспечил прорыв к индустриальному миру. Н. Стивенсон попытался ответить на этот вопрос, но его «Барочная трилогия» сложнейшее сплетение историй, в котором главного героя выделить так же сложно, как найти основной поворот в лабиринте.
При этом перемена роли, которая может считаться предательством – крайне редко становится чисто моральным актом. Просто сквозь старую маску вдруг проступают совершенно иные черты лица – цыпленок пробивается сквозь скорлупу. Это можно сравнить с проявлением новой личности пациента, когда искусственную, установленную для контроля, уже не может поддерживать гипнотизер. Причем не обязательно восстанавливается оригинальная личность – перед нами новый индивид.
Соответственно, персонажи в кризисе (элементы второго уровня) делятся по своей осведомленности, и трансформация их происходит по линии смены масок:
– архитекторы и организаторы распада. Они в тайне и тьме, они скрыты – на первых порах. Если манипуляторы и кукловоды в итоге снимают маски и являют себя – как Авенезер третий в «Кесаревне» – с ними можно бороться и даже побеждать. Трансформация их маски – это трансформация самого исторического времени. Но завышенная субъектность кризиса требует компенсации, иначе бы мир вокруг нас повиновался исключительно капризам скрытых гигантов, а модели кризисов стали бы чересчур стохастичными. И в пределе своего могущества – кукловоды утрачивают личности, как утрачивает ее Бог у Спинозы. Абсолютное знание отнимает свободу выбора. Глеб Марин, разобравшись с полученными знаниями атлантов, – вынужден инициировать распад государства Палладии в своем мире, чтобы разрушить Союз. «Золотой дракон Дево» – всего лишь суперкомпьютер погибшей цивилизации, вынужденный отвечать «да» любому, получившему к нему доступ. Высшие по возможностям маги в мире кесаревны Отрады – это не люди-номосетисы, а тупые звери, источающие витальную силу. Ну а те земные конторы, которые приняли решение снимать блокаду с планеты Эстебан – скорее безличные воплощенные принципы, бюрократические машины. По-настоящему они и не могут снять маску – за ней ведь нет человеческого лица.
И чем более могущественную силу мы желаем увидеть в существующем мире, тем больше ограничений вынуждены на нее наложить;
– все, кто борется в кризисе – фигуры на доске. Это герои или злодеи, все равно. Они обладают значимой информацией, но не полной картиной. Что еще важнее – у них нет своего мегапроекта. Ни Гумилев, ни Север, ни Глеб Марин первых своих лет, ни львиная доля «Опоздавших к лету», ни Алексей Пактовий, ни даже царь иудейский Иешуа, – не знают, какой мир они хотят получить и как достичь этого образа. В сердце живет ностальгия, но сохранять старое больше нет сил. Поскольку надличностной проектностью они не располагают – обостряется проблема выбора и моральные дилеммы.
С одной стороны часть моральных норм, этикет и условности – приходится выкидывать. Забывать о старых одолжениях, плевать в лицо благодетелям («а я тебя вот таким взял» – антагонист в «Гиперборейской чуме» взывает к совести позитивных персонажей). С другой – какие-то нормы приходится соблюдать железно, пусть и ценой собственной жизни. Представление о благе своего окружения или людей в целом – становится той основой, на которой действуют персонажи.
Самый, пожалуй, яркий пример – это император Арий. Пытаясь добиться блага империи, почти уничтожив Астерия Многоживущего, он оставался статистом в громадном спектакле конца
