Его всё равно не ждёт ничего хорошего. Как только мы отсюда выберемся, мне придётся отправить его под замок.
— А что, велась какая-то запись? — поинтересовался Ченич тем особенным противным голосом, какой бывает только у юристов.
— Ну, как бы и нет, — слегка смутился Кифара. — Но все же слышали! Он же сказал это сам…
— Слышали? — перебил Ченич. — Вот прямо чётко слышали и будут свидетельствовать? Там же было шумно, стрельба. А потом стресс, и состояние аффекта у парня. Он мог вообще кричать что-нибудь, не имеющее отношение к реальности.
Юрист улыбнулся хищной профессиональной улыбкой: мол, это всё вам нужно сначала доказать на суде, а уже потом навешивать ярлыки. А то ведь я могу зацепиться и за ложное обвинение. Вы всё-таки при исполнении, господин Кифара, вам нельзя так огульно…
Кифара понял и набычился, собираясь ответить, но Ченич показал ему на проекцию торгового корабля, и начальник охраны удалился, возмущённо сопя.
У него и вправду дел было невпроворот: пассажиров успокоить, поговорить с медиками насчёт раненых, найти замену убитым сотрудникам ресторана, ведь рано или поздно пассажиров придётся кормить.
Рэм благодарно улыбнулся юристу, а Ули обессиленно закрыл глаза, всем телом вжимаясь в кресло.
Тюрьма откладывалась, но это пока. Но что будет на Асконе?
— А почему так долго идёт торможение? — спросил Ченич, чтобы перебить неприятное ощущение от разговора с Кифарой. — Весь полёт — это какие-то постоянные разгоны да торможения…
Рэм понял и подхватил разговор.
— Сорок минут нужно пассажирскому судну, чтобы не рвать двигатели и нормально затормозить, — пояснил он. — Военному — двадцать, там нормы допустимых на экипаж нагрузок другие.
— А тебе сколько надо на торможение? — подначил его Ченич.
— Мне? — не понял Рэм.
— Когда ты на шлюпке?
— Да сколько себя не жалко. — Парень рассмеялся.
Всяко ему приходилось тормозить, ой, всяко…
— Жуткая у тебя работка… — Рука Ченича сама собой потянулась к нагрудному карману, скрытому компрессионной формой. И он, спохватившись, убрал её.
В кармане комбинезона лежала плоская коробочка с тоненькими палочками кхарги.
Это было бы сейчас лучше кофе, гораздо лучше. Почти спасение, чтобы пережить ещё пару-тройку часов в таком сумасшедшем режиме.
— Да ты кури, — сдался Рэм. — Мы же уже не в Империи. Да и вообще… Чего я докопался до тебя, в самом деле.
Ченич с недоумением огляделся.
— Но тут же нельзя курить. Мы же в навигаторской.
— Да ну её, — Рэм дёрнул плечом. — Это ТБ про дым устарело ещё лет сорок назад. Вентиляция справится. Генерал Мерис всегда курит у нас в капитанской, и ничего.
Ченич кивнул — это был довод.
Спецоновский генерал Мерис был известен не только тем, что курил. Значит, «Персефона» подчиняется лично ему, раз он там частый «гость» и «курит в капитанской»?
Юрист беспомощно пошарил по гладкой упругой груди, не зная, как добраться до кармана в комбинезоне.
Рэм обернулся и помог ему. Это было непросто, учитывая гибкие неровные стыки частей формы.
Юрист достал курительные палочки, и уже от одного знакомого ощущения в пальцах ощутил дикое облегчение.
Кхарга и успокаивала, и бодрила, а он так устал и вымотался.
Три тонких палочки привычно легли между пальцами левой руки. Вспыхнули разом. Согрелись, выгорая изнутри…
И тут Рэм вдруг понимающе рассмеялся. Он вспомнил: медик из госпиталя на Джанге, где им с Дереном четыре года назад пришлось охранять тяжелобольного капитана, тоже курил кхаргу, «горькую». Потому и запах дыма был ему смутно знаком.
Только медик форсил, держал сразу четыре палочки, разворачивая их в руке веером. Но он курил при больном и не находил это опасным.
Может, и в самом деле пропаганда, что кхарга — наркотик? Пропаганда — такая страшная штука, что два народа сумела поссорить, а тут какие-то палочки.
— Я уже лет сорок курю, — пробормотал Ченич. Глаза он закрыл и весь как-то ушёл в самого себя. — Уже сказали бы медики, если б вредно.
Врачей он называл на имперский манер — медики, а на Экзотике говорят «доктор». Всё-таки юрист был имперцем, хоть и обэкзотившимся.
— Сорок, — фыркнул Рэм. — Я столько не живу.
Но смех его был не очень весёлым.
Завтра ему исполнится двадцать один год. А он… торчит на корте, и даже связи с родным крейсером нет.
С парнями не может поговорить, послушать поздравления, увидеть знакомые морды…
Ну ведь, хэдова Бездна, да?
В навигаторской было тихо. Большая часть техников разбрелась. Из коридора доносились их негромкие голоса.
Первый пилот лежал в ложементе и, кажется, даже дремал, поджидая, когда вернётся второй и можно будет пройтись.
Ули тоже делал вид, что дремлет. Но по напряжённой позе было заметно: он хотел, но боялся завести разговор.
Ченич курил. Его лицо заволокло дымом. Он курил, не рисуясь, не напоказ. Не вращал в пальцах тонкие сигаретки, ловко закладывая в рот сразу четыре. Просто затягивался, сведя их в кулаке.
Лицо его постепенно расслаблялось.
— Я не так видел, — сказал Рэм.
Ченич молча кивнул.
— Мне теперь, наверное, лет сорок дадут в общем зачёте, — прошептал Ули, ещё сильнее зажмуриваясь. — Я же и правда убил его, официанта этого… И директора тоже. Но его мне не жалко.
— Ну, это уже от защиты зависит, сколько тебе дадут, — усмехнулся Ченич. — Я тебя уверяю, мальчик, защита у тебя будет. И мало кто может нанять такого дорогого адвоката. Если, конечно, вот этот парень за тебя поручится, — он с улыбкой кивнул на Рэма. — У него большой кредит в нашей фирме. Он мне жизнь сегодня спасал раз восемь.
— Так я вас и втянул во всё это, — честно напомнил Рэм.
— Это не ты, — покачал головой Ченич. — Это называется Грата. Я ведь мог остаться в каюте. Сидят же там другие пассажиры — и ничего. Ты бы ушёл, а я бы лёг на кровать и принял снотворное. Потом проснулся и заварил бы чай. И стал бы писать тебе: а что всё-таки случилось? Что происходит? Что за люди нас заперли, и почему корт всё так же скользит по орбите вокруг рентгеновской звезды?
— Ага, — кивнул Рэм. — А связь бы сбоила: то пропадала, то появлялась. И я бы долго не мог ответить.
