двадцать старше выглядел. Выкуп за него заплатили большой. Не хочется вспоминать эту страшную, жуткую историю. Да и он наказал всем, чтобы ничего никогда не спрашивали. Видать, запугали так. Не буду больше затрагивать эту тему. Очень порядочный был братец. Был, потому что странным образом исчез после всего, что он пережил в аду. Вернулся, казалось бы, заново родился, жить надо. Пошли с другом в лес не то за грибами, не то за шишкой, друг-то вернулся, а брата так и не нашли. Увы…
Где же ты Женечка, где? Видела я как-то сон, помню, даже фотографию у Ирины его армейскую взяла, под подушку себе положила, загадала увидеть, узнать, что с ним. Да только… а ну его этот зловещий сон. Сил тебе, Ирина, и здоровья, знаю, каково живётся в ожидании сыночка каждый день, но ты справишься, крепись, научилась за столько лет, и правильно, не теряй надежду и веру.
Клочок жизни…
— Бог в помощь!
— Ага, в помощь, — киваю головой и ловко продолжаю складывать дрова.
— Однако ты поленницу перепутала? Нюркина-то вон, через дом, а это моя, и хата моя. Бабушка недоумённо посмотрела на меня, затем взяла несколько полешек и тоже подложила в поленницу.
— А я тимуровка, — заулыбалась и поведала ей, что мне надо скоротать время, так как женщину, к которой я приехала, дома не захватила, уехала она куда-то, а мой автобус пойдёт в город ещё нескоро. У поленницы мы и познакомились с бабой Зиной.
— А ты, Валечка, шустрая, мне бы этого на неделю хватило, — и она окинула взглядом объём дров, уложенных мною.
— А мне в радость, словно в детство окунулась, правда, тогда я не любила дрова складывать, особенно носить домой. Наберу большую охапку, пока до дому дотащу, у нас поленница через дорогу была, устану, тяжёлой кажется ноша. Бывало, заноз нацепляю, а то и полено-другое дорогой потеряю.
— Наверное, много брала, вот и тяжело было.
— Ну да, хотелось быстрей натаскать и отдыхать, а у нас дом большой, холодный был, барак, три печки, а толку мало. Пока мама топит — тепло, а через некоторое время опять дубак. Выдувало всё.
— А у меня всегда тепло, печник удачный попался, да и комнатушка маленькая, натоплю, и стоит жара. Ну всё, Валечка, пойдём в хату, я тебя кваском угощу.
Пить мне хотелось, но если честно, малость приустала, спешила, хотелось больше сложить дров, просто не зная кому, думаю, всё равно без дела стоять, а тут приятное людям сделаю. Сюрприз. А оказалась, такой хорошей бабушке угодила. Помимо кваску баба Зина меня уговорила салатику поесть. Отказывалась — бесполезно.
— Ты, Валечка, не стесняйся, ешь, а может, невкусно?
— Да нет, что вы, вкусно, а главное, полезно. Впервые я ела такой необычный салат из варёной моркови, свеклы, кабачков и мелко измельчённого, скорее всего, залежавшегося солёного сала с привкусом чеснока и укропа, не стала отделять сало от смешанных овощей, просто ела и всё, чтобы не обидеть бабу Зину, с которой едва знакома. Ведь время сейчас такое, что не каждый за порог пустит, а тут такая хлебосольная хозяюшка оказалась.
— Сама не знаю, зачем сало добавила, масло растительное закончилось, я и умудрилась. А вот в военное время это бы за милую душу проглотили, за деликатес посчитали. И баба Зина мне стала рассказывать про тот страшный клочок жизни из далёкого прошлого. Было ей тогда чуть больше шести, в школу ещё не успела сходить, зимняя она, январская. Летом сорок второго года немцы нагло ворвались в их селение и показали своё варварство. Так получилось, что они облюбовали их дом, заселились, а хозяевам пришлось ютиться в летней кухне, благо там печка стояла, было на чём кушать варить. Правда, было бы ещё из чего. Отец бабы Зины ушёл в партизаны с начала войны, а на руках матери осталось трое детишек, мал мала меньше. Самая старшая она и была, а средний братик Трофимка с увечьем родился, одна ножка намного короче другой и ступня в сторону вывернута, так и не росла, ребёнку уже за два, а ножка чуть больше, чем у младенца. Вот и ползал Трофимка до тех пор, пока один из фашистов, прохаживаясь по ограде, не наступил ребёнку на ногу, а когда малыш закатился от боли, немец перекинул его за изгородь. Зиночка неподалеку была, подбежала, схватила братика, а он не шевелится, головой об остриё мотыги ударился.
— Видела я, — рассказывает мне баба Зина, — как в этот день немцы гулянку устроили, пьяные шарахаются, а тот, кто убил моего братца, мне указал — пикну и туда же через забор полечу. Братика нам соседи помогли похоронить. Наревелись мы с мамой тогда. Но среди этих тварей оказался и порядочный человек, он даже шоколадкой меня угостил, а маме пояснил, чтобы она меня спрятала или подальше соседям отдала. Мама немного понимала их язык, её папа научил, а он хорошо знал, вот и подался в партизаны — так и не вернулся, пропал без вести.
Я не хотела к соседям, сбегу, говорю маме, там Розка дерётся, обижает меня всегда. Настырная я была, могла сбежать, увезла она меня на соседний хутор к своему двоюродному брату. У них не было детей, и на войне он не воевал. У него тоже что-то с ногами было, склады охранял, а его жена, тётя Фрося, меня всегда баловала, помню, когда я ела, недоедала специально, прятала под лавку и всё мечтала маме и младшей сестрёнке гостинцы увезти. А после тётя Фрося плакала да меня к себе прижимала. Я понимала, что что-то неладное с мамой, вытащила свой тайник и говорю тёте, вот, увезём им покушать. Да некому везти, говорит она. Позже узнала, что наш дом наши русские подпёрли и подожгли. Думаю, всяко они не знали, что мама с Викушкой там, а Викушка совсем малышка, мама её только на руках и носила. Одно меня радовало, фашист тот, кто брата моего убил, в доме нашем задохнулся, они все там, кто у нас остановился, в высоких чинах были.
Сильно плакала по маме, я так и жила у них, но не смогла тётю Фросю мамой назвать, а она хотела, как-то даже предложила мне. Сейчас бы назвала, да некого. От рака, пропади он пропадом, померла тётушка, лет через пятнадцать и дядя Вася ушёл на тот свет, но он после её смерти успел жениться, и сын у них народился. Свидеться бы, да куда уж, стара я,
