и предупредила родителей.
– Лучше всего было бы, разумеется, приобрести комбайн, но, боюсь, твой дрэки его не довезёт до Бергдена! – смеялась она.
– Что за комбайн? – нахмурился Сорглан. – И как ты назвала мой корабль?
Хирург, купленный тогда ради небольшой консультации, выздоровел, и очень скоро ему пришлось продемонстрировать свои навыки – один из бойцов Сорглана, напившись, подрался в трактире, всё закончилось поножовщиной, и Валентин, ругаясь, оперировал его самым подходящим из предложенных ножей, а потом зашивал подручными средствами. Сорглан с уважением отозвался о результате, после этого случая освободил врача, и тот с охотой согласился остаться у графа в свите – идти ему всё равно было некуда.
Он присматривал и за графиней, потому что нужный специалист Ингрид всё не попадался. Алклета согласилась послушать его рассуждения об особенностях её заболевания, поддалась настояниям дочери и, смирившись, согласилась выполнять предписания. Диета и режим дня скоро помогли, и графиня заметно приободрилась. Теперь она будто бы точно знала, что всё будет хорошо. Это действовало лучше всяких лекарств.
Дней через десять после Самайна Ингрид, бродившая по рынку, случайно наткнулась на новую партию рабов-терриан, которых загоняли в небольшую палатку. Длинные пальцы, особая осанка, жесты… Ингрид они показались интересными, и, зайдя следом, она стала расспрашивать.
Оказалось верно – это были музыканты. Запросили за них немного – продавцу они представлялись второсортным товаром: слабые, щуплые, какие-то нелепые в большинстве своём, а если и обладали какими-то физическими данными, то неразвитые. Поэтому дочь графа легко уложилась в наличную сумму и купила почти всех.
– Боги Всемогущие! – ахнула, увидев полтора десятка зябнущих мужчин, Алклета. – Зачем тебе столько?
– Мам, ты всё увидишь сама. Для начала нужно их всех накормить и согреть, а то кто будет тебе своё умение демонстрировать в таком состоянии. И ещё надо съездить в город кое-что купить. Дай денег, мам…
К вечеру, приведя купленных музыкантов в некоторое подобие порядка, Ингрид раздала им приобретённые на рынке инструменты – те, которые удалось найти. Она с трудом могла объясниться с ними, поскольку они оказались иностранцами, разговаривали на языке, который девушка не знала. Только с тремя она худо-бедно нашла общий язык. Но и с этими разговор мог вестись только о самых простых вещах.
Общение облегчало то, что по рассказам очевидцев на родине и теперь по обращению, жестам и немногим понятым фразам эти ребята вполне осознали своё нынешнее положение и очень-очень хотел договориться. Для них возможность заниматься привычным делом была огромным счастьем. Плотно поев, согревшись и твёрдо осознав, что никто пока не собирается гнать их рубить лес или таскать камни (а ведь именно эту участь им уже пообещали), они взялись за инструменты с желанием и готовностью. Всё, чего они хотели – доказать молодой женщине, что она не зря потратила деньги.
При первых звуках оркестровой партии (Ингрид, несмотря на умение и любовь петь в том числе и оперные партии, совершенно в классической музыке не разбиралась и звучащий кусок не узнала) Алклета прижала ладонь к горлу. Живая музыка так же отличается от самой лучшей звучащей формулы, которая вырабатывается с помощью магнитных импульсов, накладываемых на композицию полимеров в форме длинной коричневой ленточки, как аромат цветущей на корню розы – от изысканных французских духов. Кто-то, конечно, предпочитает запахи, полученные путём химических реакций, но таких людей всё-таки не большинство. Алклета была в этом смысле совершенно нормальным естественным человеком с тягой к тому, что несёт в себе божественную искру души. Искусство, а не ремесло.
Музыка жила под их руками. Это было то, что хотел бы услышать композитор, о чём он грезил, а не то, что придумывается ради денежной выгоды. Да здесь такого и не знали. Здесь музыка и песни пока ещё рождались от души, и потому никто не смог бы понять создателей классических произведений лучше местных. Вместе с этой музыкой пело сердце, и те, кто не привык задумываться, делал это впервые в своей жизни.
– Боги всемогущие, какая красота!.. – проговорила Алклета, когда они закончили. – Ты должна приказать им, чтоб они играли перед императором и двором! Ты должна сделать так, чтоб они показали всё, на что способны.
– Ну не пойду же я к императору с предложением: давайте, мол, мои музыканты перед вами поиграют!
– Я скажу Сорглану. – Она загорелась этой идеей. – Теперь я понимаю, насколько интересен ваш мир, если там умеют делать такие вещи и придумывать такие песни… И музыку. Это красивей всего, что я когда-либо слышала.
Ингрид пожала плечами и взглянула на музыкантов, которые тревожно дожидались её суждения – они, понятно, не понимали ни слова и очень волновались, удалось ли им угодить, или же нет, и жестокие испытания продлятся.
Она как могла успокоила их, подбирая те слова, которые могли хоть отчасти передать восхищение графини. Те трое перевели её слова остальным, и все музыканты с облегчением заулыбались. Поблагодарив за прекрасное исполнение, Ингрид отпустила их отдыхать и села у ног матери. Алклета опустила руку на её голову и погладила со всей доступной ей нежностью.
– Тебе здесь нравится, доченька?
– Мне тут нравится потому, что мы здесь временно. Я, на самом деле, предпочитаю Бергден, там привольнее. Но и попутешествовать не откажусь. Я люблю смотреть новые места. По дороге сюда видела несколько очень приятных.
– Уверена, отец не откажется заглянуть туда на обратном пути. Если, конечно, ты весной отправишься с нами.
– А что такое? – нахмурилась Ингрид, испытующе глядя на мать снизу вверх.
– Ну. – Алклета слабо улыбнулась. – Здесь так много привлекательных и богатых молодых людей… Быть может, тебе встретится какой-нибудь…
– Я же сказала!
– Я помню. Но ты оставила себе путь к отступлению, это я тоже помню. Что если тебе встретится тот, кого ты полюбишь?
– Пока я никого подобного не видела, – сердито ответила Ингрид.
– Но всякое может быть!
– Ты хочешь поскорей выдать меня замуж?
– Я хочу, чтоб ты была счастлива, а счастье женщины связано с семьёй. Женщине нужна любовь…
– У меня она есть! – Ингрид встала. – Другая мне не нужна.
– Не сердись! – Алклета потянула к дочери руки. – Не уходи.
Дочь вернулась, обняла мать.
– Я не сержусь, мама. Как я могу сердиться. Я тебя очень люблю.
Обняв Ингрид за шею, Алклета заплакала. Эти слёзы были для неё облегчением и счастьем.
