магии жесты. Церковь, веками скрепляемая патриархами, им, Никоном, была намеренно, по гордыне его, расколота.
Аввакум громко возмутился этим «овчеобразным волком», «адовым псом», «шишом антихристовым», и судьба его была решена. Почти все 30 лет оставшейся жизни он проведет в тюрьмах и ссылках.
Для начала его бросили в подвал Андроньева монастыря, где он на цепи «сидел три дни, ни ел, ни пил». Весь следующий месяц его то уговаривали отречься от своих слов и послужить Никону, то драли за волосы, толкали под бока, плевали в глаза. Кончилось все по пословице: с глаз долой, из сердца вон!
И, чтобы легче было забыть строптивого протопопа, его отправили в самый дальний край Российской державы. Ногами Аввакума и его домочадцев были измерены пределы земли Русской. Они миновали Тобольск, Енисейск, Братск, озеро Байкал и, наконец, прибыли в Даурскую землю (в XVII в. так называлось Восточное Забайкалье и часть Приамурья).
В 1660 г., «во время этого долгого и мучительного перехода состоялся знаменитый диалог протопопа с его верной супругой Анастасией Марковной», – пишет биограф Аввакума, российский историк К. Я. Кожурин, автор книги «Протопоп Аввакум. Жизнь за веру» (2011).
«Пять недель по льду голому ехали на нартах. Мне под робят и под рухлишко дал две клячки, а сам и протопопица брели пеши, убивающеся о лед. Страна варварская, иноземцы немирные; отстать от лошадей не смеем, а за лошедьми итти не поспеем, голодные и томные люди. Протопопица бедная бредет-бредет, да и повалится, – кользко гораздо! В ыную пору, бредучи, повалилась, а иной томной же человек на нее набрел, тут же и повалился; оба кричат, а встать не могут. Мужик кричит: “Матушка-государыня, прости!” А протопопица кричит: “Что ты, батько, меня задавил?” Я пришел, – на меня, бедная, пеняет, говоря: “Долго ли муки сея, протопоп, будет?” И я говорю: “Марковна, до самыя смерти!” Она же, вздохня, отвещала: “Добро, Петровичь, ино еще побредем”».
Смерть же, казалось, была близка. В Даурии, в этом суровом, холодном краю, Аввакум «от немощи и от глада великаго изнемог», и дело клонилось к его смерти, но тем временем в Москве произошло немыслимое: царь рассорился с патриархом.
Никон вознесся в своей гордыне так высоко, что стал поучать царя, чтобы тот не забывал его, патриарха, «послушати во всем, яко начальника и пастыря и отца краснейшего». Началась борьба двух «великих государей», как титуловались оба они. В 1660 г. церковный собор лишил Никона патриаршего сана. Для окончательного решения его судьбы готовился собор с участием антиохийского и александрийского патриархов (он состоялся в 1666 г.), а в ожидании его царь Алексей Михайлович стал собирать врагов патриарха.
Из Сибири в 1662 г. был вызван и Аввакум. Два года он возвращался в Москву с семьей, «начах попрежнему слово Божие проповедати и учити по градом и везде, еще же и ересь никониянскую со дерзновением обличал». Прибыв же, послал царю челобитье с просьбой взыскать старое благочестие. Обманут был в своих ожиданиях царь, обманут в своих надеждах и Аввакум, так аттестовавший позднее царя: «Бедной, бедной, безумное царишко! Что ты над собою сделал? […] Ну, сквозь землю проподай […]! Полно християн тех мучить […]!»
На соборе 1666–1667 гг. была решена судьба не только бывшего патриарха Никона, сосланного простым монахом в Ферапонтов монастырь, но и Аввакума. Собор признал староверов «еретиками».
Протопопа Аввакума ждала ссылка на Север, в Пустоозерский острог (ныне – Ненецкий автономный округ), где его 12 лет держали в земляной тюрьме и где он написал свое «Житие…». Известный историк древнерусской литературы Н. К. Гудзий так отозвался о нем: «Старая русская литература до Аввакума ничего похожего на это не знала» («Протопоп Аввакум как писатель и как культурно-историческое явление», 1934).
14 апреля 1682 г. великий русский писатель и церковный деятель Аввакум Петров был сожжен в срубе вместе с другими старообрядцами. Так «бедной горемыка-протопоп» начал свое восхождение в Царство Небесное, край неизреченной красоты, коему «несть конца».
Сегодня историки считают «церковный раскол второй половины XVII века одной из наиболее трагических и кровавых страниц русской истории, в полном смысле этого слова общенациональной катастрофой».
Петербургу быть пусту
1716 г.
«Быть де ему пусту; многие де о сем говорят». Так твердила в 1716 г. обманутая жена, низложенная царица, лишенная свободы женщина. Два года спустя это показал под пытками ее сын Алексей Петрович, обманутый, обобранный отцом, лишенный царства, а вскоре и жизни. Смысл слов его матери, Евдокии Федоровны Лопухиной (1669–1731), был ясен и царскому палачу, и последнему рабу, умиравшему на строительстве этого помпезного города, Северной Венеции, Новой Александрии.
«Петербургу быть пусту», – пророчила эта монахиня, глядя в свою раскрытую книгу, словно Сивилла. Ее слова, как ядовитый газ, растекались по зловещим каналам и оврагам, мимо которых разбегался город, словно готовясь однажды подняться в воздух и растаять вдали. Прошло ровно два века с ее проклятья, и какой-то странный дурман проник в умы людей, живших здесь – уже в Петрограде. На исходе зимы они тысячами вышли на улицы, требуя изменить все вокруг, изгнать царя. «Мир», «Республика», «Конституция» – святые для популярных ораторов слова звучали в толпе. Но громче всего слышалось: «Долой!» И, словно какая-то недотыкомка играла с людьми, эхом доносилось: «Будет пустой! Город пустой!»
Тут же, начиная с 1917 г., после двух веков лихорадочного цветения, «после всенародного бесовского шабаша 17-го года» (М. А. Волошин. «Россия распятая», 1920), Петербург стал пустеть – вымирать, «согласно древнему заклятию последней московской царицы» (Волошин). «Бывшие» спешили уехать отсюда. Тех, кто был доверчивее или равнодушнее к переменам, а то и просто тяжел на подъем, в следующие 20 лет ждала непривычная, несвободная жизнь, во всем подчиненная строительству коммунизма. Многим не позволено было даже это. Их могли ждать перековка, ссылка, поражение в правах, трудармия, арест, лагерь, расстрел. Как будто муки старой монахини и ее сына были так велики, а яд, распыленный теми словами, так силен, что одного и другого хватило, чтобы отравить жизнь миллионам людей и погубить царственный город.
Он разрастался два века, и когда это время, отмеренное ему, истекло, начал – с 1917 г. – быстро пустеть, а потом, еще через четверть века, пришло время разрушаться. Началась Великая Отечественная война. Ленинград был окружен. Его жителей ждала смертельная блокада, а на улицы города, как снег (та небесная ткань, из которой готовят саван всему живому), методично продолжали сыпаться снаряды и бомбы. Город был сильно поврежден артобстрелами и бомбардировками, и его руины еще долго не заживали – ткань города зияла дырами, как пустая, иссеченная осколками походная палатка, в которой все, возможно, мертвы.
