чёрными точками по всему подбородку и гнилыми зубами, разъединёнными глубокими ложбинками. Шлем отлипал от него с противным чмокающим звуком и тянул за собой гнойную слизь. Нос и глаза мне застать не удалось, но подозреваю, что это даже к лучшему. – Да я хрен знает, чё у них там за тёрки, но один знакомый из Олимпа рассказывал, что там скандал похлеще Пророкова и Люцифера, – на тот момент я ничего не знал ни об Апокалипсисе, ни о Люцифере, но продолжал молчком слушать, не задавая лишних вопросов. – Афродиту эту вечно контролировал её бывший, и она, понимаешь ли, не придумала ничего лучше, кроме как переспать с другим. Видите ли, «Арес её по-о-онял!» Нет, я всё понимаю, но нельзя было расстаться по-нормальному?! Нет, мы будем трахаться с кем попало!
Дальнейшие его слова пролетали мимо моих ушей. Влетали и моментально забывались. Он ещё долго что-то рассказывал о богах Олимпа и их жестоких распорядках. А я не слушал. В своих мыслях я пытался найти оправдание Афродите. Может, этот урод унижал её? Может, он отклонял её просьбы расстаться? И вообще, слова Тодда – это лишь слухи.
– Хотя, знаешь, я бы не удивился, если бы вы были знакомы, – он спустил шлем. – Что ты, что она явно не в себе. Да шлюха эта Афродита, забей.
Я больше не мог терпеть. Я сорвался и накинулся на Тодда с кулаками. Сначала, первые секунды сам не осознавая своих действий, ударил факелом по шлему. Он с болью закряхтел и нагнулся, согнувшись в коленях. Но потом, ощутив собственное превосходство и вспомнив все обиды, я повалил его на вонючую людскую прослойку и бил до того, пока не стёр руки в кровь о птичий шлем.
***
Судя по часам, это был вечер. Афродита ужаснулась, когда увидела меня, спускающегося к двери в Асгард. Видок у меня, действительно, был не из лучших: по всему лицу ссадины, а кожа на руках стёрта.
– Что с тобой случилось?! – с осторожностью вскрикнула она, заботливо проведя ладонью по расцарапанной в мясо щеке. Я с болью прошипел. Афродита быстро убрала руку и извинилась.
– Я решил прогуляться по Асгарду. Меня поймали, избили и изнасиловали.
– Ах! Что?!
Лицо её побледнело, а глаза округлились.
– Шутка, – я улыбнулся. – Просто подрался.
Выдохнула.
А дальше – сам не помню, как до этого дошло – мы оказались в Олимпе, дома у Афродиты. Не знаю, сам я напросился или же она сама меня позвала – помню лишь то, что в этом нежно произнесённом «Забежишь на чай?» не было никаких подтекстов и намёков. Обычное желание поговорить по душам. Желание не сделать встречу напрасной.
– И часто ты так дерёшься? – она, бинтуя моё лицо, сидела на коленях между моих ног, пока я сидел на её кровати. Неосознанно, одним своим положением, Афродита вынуждала меня безуспешно пытаться прервать поток пошлых мыслей. Они сами притупились, когда мне стало неприятно от сравнения себя с людскими трупами, которых я бинтую в Дуате.
– Раньше, бывало, не мог себя контролировать. Меня из-за этого несколько раз отстраняли от работы.
– Но ты же не гордишься этим?
– Разумеется, нет. Ненавижу себя за это.
– Ну, все мы за что-то себя ненавидим, – она опустила глаза и сконцентрировалась на бинтах.
Потом мы молчали несколько минут. Бинт, тем временем, уже насквозь пропитался моей кровью.
– А ты?
– Что?
– За что ты себя ненавидишь?
Афродита покраснела. Её глаза покрылись блестящей плёнкой, а губы подрагивали. Выглядит так, как будто сейчас разрыдается, опустив голову мне на колени. Но она сдержалась.
– Наверное, за то, что могу сотворить что-то глупое и не подумать о последствиях… – призналась она, грустно улыбнувшись. – И за страх покинуть Олимп.
– А есть повод его покидать? – говорю так, будто ничего не знаю.
– Хм, – задумчиво пожала плечами. – Может, и есть.
Я оглядел её. На коленях и запястьях синяки. И, если вспомнить, как при каждой нашей встрече её тело всё больше окутывалась тканями, всё внезапно станет ясно.
– Кто гнобит тебя? – спросил я.
– Это не твоё дело, – опустила глаза.
– Разве? Я – единственный, с кем ты разговариваешь в последнее время. Почему я не могу помочь тебе? По-дружески.
– Не бери на себя слишком много. У меня и без тебя полно тех, кому я могу довериться.
Голос её стал холоднее. Она прекратила бинтовать моё лицо, небрежно откинув бинты в сторону и, встав с колен, отошла к окну, откуда с рамы свисала золотая сеть, а упрекающие в распутстве надписи мешали в полной мере насладиться крутым горным склоном, где жили боги Олимпа.
– Не дерись больше, – напоследок сказала Афродита, и вскоре я ушёл.
Афродита неподвижно лежала на кровати и, не моргая, глядела в освещённый тусклой лампой потолок. За окном ей желали смерти. Дом и Иггдрасиль были единственными местами, где она могла спрятаться от внешнего мира. Но даже в родном доме её порой настигали – как в тот раз, когда сковали их с Аресом сетью, что сейчас висит на оконной раме, и насмехались, собрав весь Олимп.
– Я начинаю влюбляться в тебя? Или продолжаю любить его? – думала она вслух. – А за что в тебя влюбляться? Грустный мальчик – грустный, от самого факта своего существования. Глупый и не познавший жизни. Но ты продолжаешь разговаривать со мной, когда все отвернулись. И, в
