крестом ордена Святой Екатерины. Только господа не выдавайте, что я довёл до вас это раньше Указов. А то побьют меня, — Виельгорский приложил палец к губам.
— Анна Тимофеевна! Поздравляю! — Софья Сергеевна хитро улыбнулась Сашке. Ну, она-то точно уже знала и ведь молчала.
Пока там обнимались дамы и целовали ручку кавалеры, чего теперь баронессе можно и ручку поцеловать не купчиха больше — своя. Хоть и выскочка, Сашка задумался. А ведь теперь совсем другой коленкор. Теперь он спокойно может на Аньке жениться. Не надо теперь ещё и умирающего дворянчика искать. Князю, Рюрикович он там или нет, вполне можно на баронессах жениться.
Событие шестьдесят шестое
В доверии, конечно, необходима осторожность, но более всего она необходима в недоверии.
Йожеф фон Этвёш (1813–1871) — венгерский писатель
— Сашка, а ты чего в конце вечера Пушкину сказал? — Анька… А, блин… Баронесса Серёгина прижалась по привычке задними не очень выпуклыми выпуклостями к Сашке.
— Сказал, что он победил. Теперь мне надо ехать в деревню и писать сказку…
— Ты чего — дурень⁈ Как победил⁈ Да твои стихи лучше, и в шахматы ты его разделал как бог черепаху! — извернулась кикимора и полыхнула золотыми глазами на дауна.
— Именно поэтому и сказал, — чмокнул в носик баронеску Сашка.
— То ли ты дурень полный, то ли я ничего не понимаю, — самокритично.
— Ты — баронеска, тебе ничего понимать не надо. Просто всё, Анька. Пушкин он джентельмен. Рыцарь. Настоящий. Он сразу возбудился и сказал, что признаёт своё поражение, и через неделю, как закончит все дела в Петербурге уедет в Болдино к отцу писать сказку в стихах.
(В 1835 году состоялось соглашение наследников относительно болдинского имения: половина Кистенёва осталась за Александром Сергеевичем Пушкиным другая часть была отдана брату поэта Льву, а Болдино отошло к отцу Сергею Львовичу)
Сашка и не сомневался, что поэт так поступит, не потому что прямо совесть нации, а как раз из противоречия. Раз в очевидной ситуации дархан говорит, что он проиграл, то он — Солнце русской поэзии, должен возразить и признать поражение. И чёрт его знает, что бы этот холерик сделал, если бы Дондук подошёл нему с хитрой улыбкой азиатской на физии и сказал:
— Всё блат Пускин, твоя плоиглать. Твоя ехать писать. Много писать. Ведро писать. Тьфу, сто стланиц писать.
Нашёл бы тысячу причин не ехать. Дочь младшая приболела. Жена ругается. Тёща не велит. Билеты на электричку не достать, все распродали. А так, бамс, и нет Пускина в туберкулёзном Петербурге.
Теперь осталось осуществить вторую часть плана и можно будет более полезными делами заняться.
— Всё, Анька, давай спать, завтра у меня сложный день, нам нужно с Ванькой и Уланом захватить типографию и напечатать там листовки.
Утром Сашка долго крутился перед зеркалом. Ну, чего уж, неча на него пенять, коли рожа крива. Пора ехать к рабочему типографии. Бывшему рабочему. Вчера Сашка бросил монетку и ему выпал орёл, а значит, поедет он ко второму наборщику, который, судя по всему, ходил наниматься на работу и неудачно. Поймав извозчика, дархан Дондук отправился по адресу, что Ванька разведал. Естественно, что вышел весь в гриме. Зачем давать повод полиции, хотя она и так не должна выйти на Сашку. Он переоделся в европейское платье, нацепил на подбородок накладную рыжую бороду, а на голову не менее рыжий парик, купленные в магазине париков. Вроде время их прошло, а один магазин всё же нашёлся. Кое-кто привык лысину скрывать. Борода на верёвочках, конечно, сразу видно, что бутафорская. Но это если стоять рядом с человеком и его рассматривать, а кто же даст кучеру ходить возле окликнувшего его на улице укутанного в шубу человека и присматриваться к его рыжей бороде. Сел, назвал адрес и поехали. И только при высадке кучер видит пассажира, но Сашка и тут подстраховался, он рубль набрал пятаками, чтобы кучер долго их пересчитывал, а не рассматривал лицо пассажира.
Домик небольшой и деревянный был на самой окраине Петербурга. Называлось это место Боча́рная слобода́. Находилась она на Выборгской стороне. Бочарная она и по существу являлась бочарной. Бочек городу нужно много. Стоял сплошной стук молотков, визг пил и запах… Запах свежего дерева. Запах дерева, которое сушить положили. Вкусно. Это не запах кожевенных рядов.
Добрались через кучи мусора к домику, до которого Ванька проследил мужика с чёрными руками.
Сашка подошёл только к двери дома, как она отворилась, и мужик, тот которого Ванька и отслеживал, вышел.
— Он это, — шепнул Ванька.
— Мил человек, мне сказывали ты работу в типографии ищешь? — прикрывая лицо руками, будто от ветра закрываясь, спросил Сашка.
— Было дело…
Мужик не обрадовался гостю, как Кох ожидал.
— Есть работа. Нужно набрать небольшую страницу текста и напечатать экземпляров сто.
— Как это?
— Ну, в типографии, — не понял вопроса Сашка.
— А так ты от Кузьмы Степановича, временную работу предлагает? — первый раз хоть какие-то эмоции продемонстрировал мил человек.
— А ты умеешь, сможешь один это сделать. Вон, Валерка, если что подсобит, ну и я, если чего, подай — поднеси, — это бы самый слабый момент, а ну как для печати необходима бригада целая. Зачем-то же в нищей типографии держат девять человек.
— Знамо дело, а что за типография? — товарищ в предстоящем раздумье брови косматые свёл. Заранее.
— Привезём. И назад отвезём.
— Сейчас что ли? — глянул за спину на дверь наборщик. Видимо что-то дома сейчас держало.
— Нет, — обрадовал мужика Кох, — Завтра к девяти подъедем. Да, тебя как зовут?
— Илья. А сколь денег-то за работу? Ежели один, то…
— Сто рублей. И ты об этой работе забываешь навсегда.
— Вона чё? Сто пятьдесят!
— Ха-ха, — Сашка от души рассмеялся, сказал бы пятьдесят, мужик бы сто назвал. — Хорошо. Сто пятьдесят.
Событие шестьдесят седьмое
— Мы разбогатеем и заведём семью.
— Гомер, у нас уже есть семья!
— Заведём получше.
Симпсоны (The Simpsons)
Улан он… чтоб его… Блин… Чтоб его приподняло и расплющило. Улан уже открыл дверь типографии. Открыл так открыл. Они опоздали. У их мерседеса, что вёз группу захвата из Бочарной слободы оторвалась подкова и мерседес, тьфу, мерин захромал. Кучер сказал, что звиняйте, господа хорошие, дальше без меня. Пришлось бегать
