Так что же, он лучше твоего заграничного?
— Еще не знаю, зато советский.
— Ты прав, сынок. Наше должно быть лучше чужого, — сказала Эсма и направилась к кухне накрывать на ужин.
— Не надо пока, тетя Эсма, — попросил Уча. — Я пойду в море искупаюсь. Нельзя добрые вести грязным встречать...
Антон Бачило все еще выздоравливал и на работу пока не выходил. За день до приезда Ции он сказал Уче, что чувствует себя отлично и может даже две смены выдержать. Уча тут же разгадал хитрость друга. Ведь экскаватор нельзя было останавливать не то что на день, но даже на час. На бачиловском «Коппеле» работал новый напарник Антона — Гиви Немсадзе. А вот Уча пока был один. Поездка в Поти заняла бы целый день — вот почему так молодцевато держался Бачило.
И Уча поверил Антону. Да и что было делать — верь не верь, а Цию встречать надо. Не встреть он девушку, кто знает, что она подумает об Уче: разлюбил или до сих пор обида на ее родителей не прошла, и мало ли еще чего. Уча видел, как бодрится Антон и как тяжело ему будет сесть на экскаватор в таком состоянии. И горячая благодарность к другу переполнила его сердце.
Только-только забрезжило утро, а Уча, чисто выбритый, нарядный и возбужденный, уже сидел в грузовике, направляющемся в Поти.
Чтобы не попасться на глаза работникам управления «Колхидстроя», Уча до самого полудня бродил поодаль. И переживал: а вдруг Ция приедет раньше и, не застав его на условленном месте, уедет обратно. От нетерпения сердце его бешено колотилось, и он с надеждой вглядывался в каждый грузовик, проезжавший мимо.
И хотя он понимал, что раньше полудня Ция просто не сумеет добраться до Поти, тревога его все росла. Не утерпев, он направился к зданию управления, старательно обходя знакомых, попадавшихся навстречу.
А улица постепенно заполнилась людьми. Торопились к рынку продавцы и покупатели, стремительно катились фаэтоны и пролетки, со скрипом тащились арбы, с грохотом неслись грузовики. Крестьяне везли рыбу и мясо, муку и кукурузу, фрукты и овощи; мычали коровы, мелко семенили телята, тяжело переваливались быки, блеяли овцы и козы, кричали куры, индюки, цесарки. Несли глиняную посуду и деревянную утварь, катили чаны; вот пронесли целую связку сит, ступы всех размеров, плетеные корзины.
Рынок в Поти необычный. Из окрестных болотистых сел крестьянам приносить на продажу нечего. Разве что из Хоби и Ахали-Сенаки привезут продукты и живность. Зато из окрестных селений привозили в Поти рыбу — камбалу и кефаль, ставриду и сельдь.
Уча с головой окунулся в шум и гам, с интересом разглядывал людей, машины, скотину, и время ожидания пролетело незаметно.
А вот уже и полдень наступил. Вдали показался грузовик, которого с таким нетерпением ждал Уча.
Ция стояла в кузове грузовика, уцепившись обеими руками за верх кабины, и напряженно смотрела по сторонам.
«Меня ищет», — обрадовался Уча и чуть ли не бегом бросился за машиной.
Шофер резко затормозил перед зданием управления. Он, видно, щеголял своей лихостью перед городскими, мол, и мы не лыком шиты.
Ция, не удержавшись, упала грудью на кабину.
«Черт те что, малахольный какой-то, так ведь она и разбиться могла», — разгневался Уча и едва сдержался, чтобы не наброситься на шофера.
— Чичико, Чичико, никак ты не уймешься, — рассердилась на шофера Ция.
Чичико с виноватым видом высунул голову из кабины и посмотрел на Цию.
— В городе знаешь как за такие штучки наказывают?
— Уши надо тебе пообрывать, сукиному сыну, — раздался в кабине хриплый бас. Потом дверца машины широко распахнулась, и из кабины вылез плотный, пузатый Эстате Парцвания. Он был в галифе и кирзовых сапогах. Просторная рубаха с крупными пуговицами, пошитая по старинке, как издавна принято в Одиши, схвачена в талии тонким ремешком. Ворот рубахи расстегнут, обнажая потную волосатую грудь. На голове красовалась сдвинутая набекрень мерлушковая папаха с черным суконным верхом. Правой рукой Эстате крепко прижимал к груди сложенный вдвое портфель. Парцвания хотел было что-то сказать шоферу, но потом махнул рукой, резко повернулся и энергичным шагом направился к дверям управления.
Как только затих грохот Эстатиевых сапог по лестнице управления, Ция ловко выпрыгнула из кузова и, подойдя к платану, безразлично проследовала дальше, мимо остолбеневшего Учи. Прошло время, прежде чем Уча понял, что маневр этот рассчитан на шофера. Уча неторопливо пошел за Цией. Так прошли они шагов сто. И лишь очутившись под сенью платанов, Ция остановилась и быстро обернулась.
— Уча!
— Ция! — Уча крепко сжал ее руки.
Они стояли посреди тротуара очень близко друг к другу. Прохожие с понимающей улыбкой глядели на них и осторожно обходили. Почувствовав эти взгляды, они нехотя опустили руки.
— На нас смотрят, — сказал Уча.
— И охота им смотреть!
— Нас могут увидеть работники управления.
— Ну и пусть видят, — беспечно сказала Ция.
— Я ведь с экскаватора отпросился.
— С чего, с чего?
— С экскаватора, говорю. Это машина такая, землю роет.
— Так вы машинами землю роете, — несколько разочарованно протянула Ция.
— Не все же лопатами, — засмеялся Уча.
— Подумаешь, на день отпросился, не на неделю же.
— Я на главном канале работаю, Ция. Это очень важный участок, решающий, — с гордостью пояснил Уча.
— Почему это твой канал называется главным?
— Потому что он главный, магистральный, понимаешь?
— Звучит, во всяком случае, очень внушительно.
— Это не я так его назвал. Главным он называется потому, что в нем собирается вся вода из мелких каналов и по нему идет уже в море. Так и осушаются болота.
— Выходит, что он действительно главный, — сказала Ция. — Давай уйдем отсюда, а то на нас все глазеют.
— Пойдем.
— Куда?
На тумбе висела киноафиша.
— Давай в кино сходим, а?
— А что сегодня идет? — спросила Ция.
— «Варьете».
— О чем же это?
— Про любовь.
— Ну, про любовь неинтересно. Я и так тебя люблю.
— И я тебя тоже.
Они пошли по тротуару молча, пытаясь скрыть волнение.
—
