вы по профессии, Виктор? – Доктор наклонил голову к плечу и слегка прищурился.
– Сисадмин. А что? – тот насторожился.
– Хорошая профессия.
– Так, – скромно пожал он плечами.
– Как же? Столько возможностей открывает для знакомства с девушками. – Виктору на вид было около тридцати. – Установить винду, вирусы почистить, помочь комп выбрать.
– Толку-то, – огрызнулся молодой человек. – Друзья говорят, что у меня проблема, психологическая, с женщинами я боюсь даже разговаривать, потею и говорю невпопад, всё из рук валится.
– Это друзья так говорят. А вы сами как считаете? Есть у вас проблема?
– Ты, Гнида, последний, к кому он с таким вопросом должен обращаться, – ржал во всю глотку Егор, ни один мускул не дрогнул на лице Марка.
– Конечно есть! – покраснел Виктор. – Мне двадцать девять, а я ещё ни разу не был с женщиной, – выпалил он.
– А тебе, девственник, сорок семь. – Дорохов безудержно хохотал. – Давай, научи мальчонку душегубствовать. Что ты ещё можешь?
– Виктор, – очень серьёзно произнёс доктор, – мы с вами непременно решим вашу проблему. Почему говорю «мы с вами»? Потому что результат зависит от вашей полной откровенности. Вы согласны?
– Да, всё что угодно. Доктор, помогите, – взмолился пациент. – Я устал от насмешек, мне так плохо. В петлю бы залез, да смеяться будут.
– Не волнуйтесь, Виктор, мы справимся. А сейчас сосредоточьтесь и расскажите мне максимально подробно всё, что помните о себе, начиная с раннего детства, ничего не утаивая. Давайте, смелее. – Доктор одобряюще кивнул.
Он бы очень хотел возразить Дорохову, что ничего смешного в этом нет, рассказать, что пережил в детстве, но держался. Отвечать ни в коем случае нельзя!
– У меня хорошая семья, – пожав плечами, будто и сказать ему нечего, начал свой рассказ Виктор. – Это я ущербный какой-то вышел. Говорят же, что в семье не без урода, вот я и такой.
– Хм, интересно. Продолжайте, пожалуйста.
– Я самый младший, есть ещё три сестры. Папа умер от инфаркта, когда мне было всего четыре года. Я поздний ребёнок, к тому времени ему было уже пятьдесят, но всё равно рано для смерти. Это, наверное, и стало моим первым осознанным воспоминанием. Все плакали, а я не понимал почему, но тоже плакал, заодно или испугавшись. Мама подходила ко мне, гладила по голове и говорила: «Несчастный мой ребёнок». Я стоял, выпучив глаза и теребя любимую игрушку, пытаясь понять, что это означает. А после случилось что-то ужасное. Гроб с папиным телом заколотили гвоздями и закопали в землю. И мама всем этим распоряжалась. Это потом я узнал, что такое смерть, а тогда маму очень боялся и плакал ночами под одеялом, мне казалось, что это она так от папы избавилась и сделает это и со мной. Но не подумайте, – осёкся Виктор, – я маму очень люблю, она хорошая, добрая, всегда во всём мне помогает. У нас в квартире часто было шумно. Три сестры и мама постоянно что-то обсуждали, спорили, ругались, не зло, а так, по-женски между собой из-за пустяков. А у сестёр была куча подруг. Так вот, представьте, доктор, я вырос в женском окружении и не могу никак понять, почему мне так неловко с женщинами, раз я так много о них знаю. Ведь всё на моих глазах, все их женские секреты. И месячные, и прокладки, и трусики всякие, платья, косметика, бигуди, разговоры о парнях.
– Вот тут подробнее, пожалуйста, Виктор.
– Что подробнее?
– Конкретно что они говорили, что вы слышали?
– Да что там говорили, им ведь не угодишь. Всё не то. То лицом не вышел, то волосат, то, наоборот, слишком гладкий, женоподобный. Фигуры обсуждали, доходило до интимных подробностей. Кто и как целуется или даже сексуальным опытом делились.
– Какие же отзывы звучали чаще?
– Да им не угодишь, этим бабам. Всё не так и не то. Иногда так противно становилось, что хоть уши затыкай.
– А они не стеснялись вашего присутствия?
– Какое там! Да просто не замечали. Сёстры меня за человека не считали, дразнили, что уши торчком, называли «шибздиком» и, – он помялся, – «стрёмным писюном». Мама меня защищала. – Молодой человек смутился.
– А сейчас у вас какие отношения с сёстрами, Виктор?
– Да никаких особо, – пожал он плечами. – У них теперь семьи, дети, а про меня говорят, что я тот самый урод, без которого ни одна семья не обходится. Они проявляют ко мне интерес, только когда с компом проблема.
– А с их мужьями вы общаетесь?
– Только на семейных торжествах, сдержанно. Я ведь не пью, как они. Наверное, они думают, что я гей, и сторонятся.
– А вы – гей?
– Нет. Чего бы мне тогда к вам приходить? Я чего-то не хочу. Думаете, было бы проще? Я не пробовал. Надо? – Виктор недоверчиво поморщился.
– Нет, конечно. Вы – нормальный мужчина. Мы разберёмся в вашей голове, и всё наладится, – подбодрил его доктор.
– Ты бы в своей голове лучше разобрался, дурень, – вставил Дорохов. – В чужие всё лезешь. Сапожник без сапог.
В этой ситуации Раевскому всё было ясно, поначалу он подумал, что проблема серьёзней, а с этой они справятся без труда.
Сказал бы кто, что у психотерапевта работа непыльная, денежная. Сидишь себе, слушаешь всякие истории, даёшь парочку советов, и банковский счёт растёт, а ты хитро ухмыляешься. Такому говоруну стоило бы хотя бы день посидеть на месте Раевского. Уже к обеду голова бы раскалывалась.
Марк любил итальянскую кухню и обедал обычно в ресторанчике поблизости с офисом вместе с Еленой Ивановной. Беседовали мало, отдыхали под лёгкую музыку и журчание фонтана, неторопливо, со вкусом поглощая пасту.
– А что бы нам не заказать сегодня пиццу? Как вы на это смотрите, Елена Ивановна? – Манеры и облик этой женщины вызывали у доктора платонический эстетический восторг, будто она дама с картины Моне, ни грамма пошлости, стопроцентная утончённость и загадочность.
– Ваш порыв, Марк Борисович, можно понять. Я согласна, – слегка кивнула она головой. – Только умоляю, без колбасы.
– Помилуйте, Елена Ивановна, и в мыслях не было.
– Трахнул бы ты её, Раевский, – очередная реплика Егора была очень груба, захотелось заехать ему по роже, настолько это было оскорбительно для такой женщины. – Да все они одинаковые. Думаешь, она не хочет? Ещё как мечтает, мастурбирует на тебя, – провокация была слишком сильной. Марк на миг сжал челюсти и кулаки, но тут же мило улыбнулся сидящей напротив даме.
Пиццу ели с помощью ножа и вилки.
– Что мне делать, доктор? – Как часто Раевский слышал этот вопрос. Давали ли лицензии право на него отвечать? Порой он ловил себя на тщеславии, старался осечься.
Вот и эта милейшая женщина вопрошает:
