Я родилась и выросла в городке, еще провинциальнее этого. С детства обладая тучной фигурой, постоянно страдала от недостатка общения со сверстниками. Никто же не любит жирных девчонок. С ними не интересно. А о молодых людях противоположного пола я и говорить не буду. Так же непросто было и в семье. Отец был со мной строг, а поддержки от матери не было. Я была одна. Везде. И дома, и в школе, и на улице. Можно было выдумать себе какого-нибудь друга, как это сделал герой сказки «Карлсон», но сходить с ума я не собиралась. Передо мной стояла задача закончить школу, и уехать из этого захолустья. Хоть куда. Хоть в другое такое же захолустье. Где я смогла бы начать новую жизнь с чистого листа. Та жизнь не очень хорошо началась, значит, надо начать новую.
Все бы ничего, но для этого школу надо было закончить не хорошо, а отлично. Вот тогда я и получила свой первый урок, который усвоила на всю жизнь. Это была первая серьезная цель, которую я поставила себе. Я шла, методично, шаг за шагом, приближаясь к ней. Остановить меня, как я думала, не могло ни что. Однако вскоре произошло событие, которое остудило мой пыл, и отбросило назад. Событие, казалось бы несерьезное, на первый взгляд. Наш классный руководитель ушла в декрет, и ее заменили.
Новому преподавателю я не понравилась, у нее были свои любимчики. А мои заслуги в одночасье оказались перечеркнутыми. Ситуация становилась критической. Все чего я добилась, и достигла, все рушилось, и выходило из-под контроля. После уроков я уже не спешила домой, как прежде. Я бродила по улицам, отрешенно пытаясь придумать вероятное решение, или найти хоть какой-нибудь выход. Сама не знаю, как я оказалась на заброшенной стройке. Там среди пыльных обломков бетона, и ржавых кусков, торчащей отовсюду арматуры, я нашла ответ на мучавший меня вопрос о поставленных целях, и смысле жизни. Зажав в пальцах подобранный осколок кафеля с невероятно острым краем, я вдруг решила прекратить борьбу, и досрочно сойти с дистанции.
Спас меня мой жир. Я не истекла кровью только благодаря ему. В память об этом я всегда ношу часы на левой руке. Вы, наверное, заметили, что ремешок очень широкий. Теперь, Энни, вы знаете почему. Чтобы не смущать людей безобразным шрамом на запястье.
Меня нашли вечером. Оказалось, кто-то видел, как я шла на стройку. Я была без сознания. В углу, привалившись спиной к стене, в луже крови, на пыльном бетонном полу. Как оказалась в больнице не помню, но выписалась оттуда уже совсем другая девочка. Но по возвращении, вместо радости я испытала чудовищный гнев своего отца. Он избил меня так, что я еще две недели не выходила из дома, пока синяки не сошли. С ним я после этого больше не разговаривала. Никогда.
А в беседе с психологом сказала, что решилась на такой поступок из-за плохо сложившихся отношений с новым классным руководителем. Ее начали таскать по инстанциям, назначили какое-то разбирательство. Репутация безупречного преподавателя была испорчена, и ей не осталось ничего, кроме как уйти из школы.
Что касается меня, то с этого момента я могла вообще не учиться. Находясь под страхом, мне ставили только отличные оценки. Школу я закончила с золотой медалью. Цель была достигнута, а горизонт который открывался передо мной, чист.
Ну что, девочка? Интересное начало? Завтра продолжим, если хочешь. А теперь, вези меня обратно в мои покои. Я хочу побыть одна. Давно так не откровенничала.
Гледис Нетт села в кресло, и светловолосая медсестра, со слегка отрешенным видом, молча покатила ее в холл больницы.
***
Кил Фастрич теперь был разведчиком. Он с интересом наблюдал за теми двумя женщинами, которых видел накануне у лифта. Им было замечено, что они выходили из палаты в одно и то же время, после чего отправлялись гулять в парк. Прогулка на свежем воздухе обычно продолжалась около часа. Потом, обе возвращались. Одна в свою палату, а вторая к своим обязанностям. Но поведение второй сильно изменилось последнее время. Она все меньше болтала, и была какой-то несобранной. Словно постоянно думала о чем-то. И это съедало ее изнутри. Складывалось такое впечатление, что работа не приносит ей прежней радости. Она больше не порхала по коридорам в приподнятом настроении. Ее доноры-старики сердились на нее. Им не уделяли теперь такого внимания как раньше.
Все это видел наблюдательный инсультник. Он собирал информацию. В его жизни появилось нечто интересное, и увлекательно интригующее. Теперь его утро начиналось с прогулки по коридору, и сбора новой информации. Потом были обед и посещение Ален. И хотя Кил ждал ее и рад был видеть, но все больше для того, чтобы после этого отправиться к лифту, и снова увидеть объект исследований. Новое увлечение отодвигало возвышенные чувства на второй план.
Так же как Фастрич ожидал трех часов, чтобы мельком еще раз взглянуть на таинственную жительницу особенной палаты, так же и Энни Волл ждала следующий день, чтобы услышать продолжение истории. Гледис рассказывала ее не спеша, вкладывая свой, особенный смысл в каждое слово. Ее описания веселых студенческих вечеринок, или подростковых переживаний, тронули, казалось бы, совсем очерствевшее сердце медсестры. И теперь она испытывала новые для нее чувства. Это было похоже на зависть. Ей хотелось вернуться в прошлое, чтобы тоже ощутить беззаботную молодость, впервые попробовать пиво, не спать с подружками всю ночь, или, взявшись за руки, идти под одним зонтиком со своим любимым. Но это было невозможно. Поэтому она с нетерпением ожидала прогулки в парке. Там Энни вместе с Гледис проживала каждый миг ее воспоминаний. Она словно переносилась в то место и время. Если Нетт говорила о солнечном дне, то они обе невольно щурились, прикрывая глаза ладонью. Или же невольно ежились от холода, когда повествование касалось суровой стужи, или промозглого осеннего дня.
Через неделю парковых прогулок Энни изменилась настолько, что на нее стали жаловаться пациенты больницы. Они роптали на то, что заботливая и всегда участливая медсестра стала похожа на какого-то робота, который просто выполняет свои обязанности. Она все делала безупречно, но все привыкли к другому обращению. Хуже всего приходилось тем, кто проникся симпатией к госпоже Волл. Они вели себя как наркоманы, у которых закончились наркотики. Становились нервными, и требовали непонятно чего.
Изменения заметила и Ален. Кил вел себя по-другому, словно что-то знал, а рассказывать не хотел. Ждал чего-то. Она пыталась вытянуть его на откровенность, но пока безуспешно. Было явно видно, что у него появилось новое увлечение. Но какое? Видя нервное подрагивание ноги Фастрича во время их встречи, и постоянно бегающие, в поисках чего-то глаза, ей самой стало любопытно, чего или кого он ждет каждый день. И она решила за ним проследить. Чуть-чуть.
Попрощавшись, она прошла через коридор к стеклянной двери. И, выйдя за нее, остановилась. Полумрак лестничной площадки не позволял видеть из светлого коридора ее, а вот ей было все
