– Полагаю, кто-то хотел, чтобы Власову считали нездоровой, – предположил Анюхин.
– И этот кто-то был близок с Власовой, – подхватила детектив. – Чирина?
– И на кой ей это надо?
Александра пожала плечами.
– Сашенька, на этот раз ты ошибаешься, – виновато улыбнулся Анюхин. – Почерк, однозначно, принадлежит не женщине. Писал мужчина.
– Кирилл Андреевич, не томите. Хоть какие-то подсказки есть, хоть что-то? – недокуренная сигарета полетела вниз.
– Конечно, есть. Не подсказки, а полный портрет. И с этим мужчиной мы уже сталкивались, правда по мелким делам. Мошенничество, в основном. Этот субъект пользуется женским расположением для того, чтобы поправить собственное финансовое положение. Он…
– Бурин! – выкрикнули Рукавица и Селивёрстова одновременно.
– Бурин? – детектив засомневалась. – Разве парня своей дочери Власов не проверял?
– Проверял, – нахмурился Рукавица. – Проверял…
Телефоны ожили синхронно, и так же синхронно посыпались неприятные новости. Машина Чириной не покидала пределы Питера. Более того, её не поймал ни один пост ГАИ. Кроссовер стал невидимкой. Женщины, похожей на Чирину, так же никто не видел.
– Вот чёрт, неужели упустим? – пропустил пару крепких словечек Рукавица и вновь потянулся за сигаретой.
– Ну уж нет, Владимир Андреевич. Я прямо сейчас поеду к Власовым и всё выясню. Пусть подключают своих к расследованию. Они всё равно хотели.
– Саша, это неправильно. Мы не можем допускать заинтересованных лиц…
– А допустить смерть Римской можем? – грозно перебила детектив, чувствуя необъяснимую жажду мщения. Хотя почему необъяснимую? Она волновалась не столько за Снежану, сколько за Ангелину. Та, кого она всем сердцем ненавидела внезапно стало той, кого она так отчаянно жалела. – Дрянь должна ответить за свои убийства, – уже тише продолжила Александра. – Не знаю, как вы, а я не остановлюсь. Если боитесь бумажной волокиты или проблем сверху, я всё сделаю сама. Как частный детектив.
– Хорошо. Возможно пора признать, одни мы не справимся. Но тогда я сообщу всё и Управлению.
Александра до боли сжала пальцы. Но промолчала.
– Будь осторожна, Саша. Мы до сих пор не знаем, сколько помощников у Чириной и где они.
– Поеду я.
Все трое резко повернулись к двери. В проходе стоял Гольцев. От прежнего парня с задорным блеском в глазах и мягкими, располагающими чертами лица не осталось и следа. Перед ними стоял другой человек. Бескомпромиссный. Жёсткий.
Незнакомый.
– С Власовым должен говорить тот, кого он ещё не видел и о ком не слышал – раз. Тот, кто сможет вызвать доверие – два. Я хочу это сделать – три.
Никто не знал, что сказать. Появление Гольцева стало полной неожиданностью.
Последний пост дал отчёт: никого, похожего на Чирину или Римскую не обнаружили.
Рукавица матернулся. Громко. С чувством.
– Я согласна, – это сказала Александра. – Я поеду вместе с ним.
– Не надо. Я сам.
– Надо. Я лучше читаю лица.
– Хорошо, езжайте, – вздохнул Рукавица. – Я свяжусь с Управлением.
Анюхин поднялся:
– А я вас провожу, молодые люди, заодно расскажу немного о личности этого Бурина.
Ничего нового он не сообщил. Факты, факты, известные и ранее на момент, когда Бурин впервые попал под прицел полиции. Но тогда, два года назад, Александра даже не могла предположить, что столь простая, хотя и скользкая личность, промышляющая обманом богатых наследниц, окажется в эпицентре такого страшного дела. Дела, связанного с чередой убийств. Она и к его «шалостям» не относилась серьёзно. Ни в её интересах заниматься такой мелочью, а теперь…
Тяжёлый вздох вырвался из груди. К сожалению, Бурина она даже не заподозрила. Более того, не вспомнила, услышав фамилию.
Позор.
Анюхин, будто прочитав её мысли, мягко коснулся руки и заметил:
– Сашенька, всего предугадать невозможно. Я вот тоже не сразу распознал почерк, а сколько проработал. Так что… не бери в голову. Сейчас главное найти эту Чирину, верно?
Она кивнула.
Гольцев на протяжении всей дороги молчал. Не обронил ни слова и у собственной машины. Селивёрстова тоже замолчала, едва распрощавшись с Анюхиным. Она не стала высказывать претензий по поводу транспорта, хотя все знали, как она любила общественный и постаралась не замечать фотографии Димы. Та висела на месте принятой елочки-ароматизатора.
Неожиданно.
Подло.
Сердце разрывалось на части от тревоги, от чувств.
– Брат всегда рядом, помогает. Когда я на него смотрю, верю в себя. – Это были единственные слова, сказанные Гольцевым.
Тишина не раздражала. Если не смотреть на снимок Димы, то Александру и вовсе положение устраивало. Она могла спокойно обдумать сложившиеся обстоятельства. Разложить данные по полочкам. Без бумаги. Мысленно.
Гольцева тоже устраивала компания. От Резникова он знал, как нелегко бывает с детективом, но ему повезло. Сейчас всё шло хорошо.
Хорошо.
Слово, ставшее абсолютно чужеродным. Сгинувшее на обочину жизни после смерти сестрёнки.
Направлялись в офис, но позвонивший Рукавица сообщил, что Власов в своём коттедже. Держали путь туда.
Встали в пробку прямо на выезде из города. Оба не удивились. Разозлились. Мысль в голове звучала одна и таже: «Чирина должна ответить. Должна. Я всё для этого сделаю».
Гольцев нервно забарабанил пальцами по рулю. Александра не знала, стоит ли что-то говорить – утешать и подбадривать никогда не умела – и принялась складывать факты.
Снова.
Но всё равно мало, что понимала. Как Чирина связана с Римской? Зачем притворялась другой? Есть ли взаимосвязь между жертвами? Почему Бурин так поступил с Власовой? Знал ли отец, что его дочь не так безумна, как кажется?
Последний вопрос вызывал гамму эмоций. Верить в то, что сам Власов был причастен, не хотелось. Слишком жутко в этом случае оборачивалось дело. Но как тогда объяснить факт подставного дневника? Как отец, весь из себя крутой, мог допустить подобное?
Стояли намертво.
Гольцев особо сильно ударил по рулю. Толкнул рукой фотографию. Та, раскачиваясь, попала на глаза детективу. Александра не сумела сдержаться и взглянула на снимок. Смутное неясное предчувствие забралось в душу и стало наворачивать круги, вызывая тошноту.
– Я боюсь за него, – тихо признался Гольцев. – Где он, почему не даёт о себе знать? – опустил голову. – Я не могу потерять ещё и брата.
– Не потеряешь, – сказать-то сказала, чтобы хоть как-то разорвать опутывающие нити безысходности, но уверенности в произнесённом не чувствовала
