потерь. Но если их итог равен нулю, зачем они нужны? Ответ прост: это рынок, на котором самые умные обыгрывают тех, кто поглупее. Рынки финансовых активов — это прежде всего «турниры», победителями которых оказываются те, кто имеет хотя бы минимальное преимущество в обладании информацией перед остальными. Здесь побеждают люди с исключительными способностями и возможностями, позволяющими им переиграть других игроков, и эти выигрыши исчисляются умопомрачительными суммами. Учитывая потенциальные преимущества, которые дает информация, происходит постоянный поиск новых способов ее получения. Одна компания вложила средства в прокладку высокоскоростного кабеля между Чикаго и Нью-Йорком, дающего опережение в скорости передачи биржевых котировок между двумя рынками, измеряемое миллисекундами[178]. Возможность получения коммерческой отдачи от такого вложения определялась тем, что оно позволяло иметь минимальное преимущество в компьютеризированной биржевой торговле. Его можно было продать немногим компаниям, способным воспользоваться этим, чтобы обойти других участников рынка, получающих ту же информацию на несколько миллисекунд позже. В обществе, где вкладываются серьезные средства в прокладку такого кабеля, но при этом из-за нехватки средств на ремонт могут рушиться мосты, явно что-то не так с приоритетами.
Избыточные объемы биржевых операций порождают целый ряд негативных социальных явлений, и речь идет не только о сужении горизонта деятельности частных компаний, о котором говорилось в главе 4. Одно из них заключается в том, что они усугубляют неравенство без какой-либо разумной цели. Самые умные работают на себя: это следствие системы бонусов, созданной в инвестиционных банках, которым звезды финансового рынка фактически платят за услуги скромную долю своей личной прибыли. Deutsche Bank, самый яркий пример инвестиционного банка, обслуживающего таких людей, выплатил в виде бонусов 71 миллиард евро — в несколько раз больше суммы, выплаченной им акционерам (19 миллиардов евро)[179].
Власть уже не находится в руках ни собственников капитала, ни даже тех, кто управляет их деньгами. Пенсионные фонды не в состоянии платить немыслимые суммы, за которые к ним согласились бы пойти звезды финансового рынка, и потому там работают не такие «быстроумные» эксперты. В результате операций между этими двумя группами происходит постепенный переток ресурсов от будущих пенсионеров в пользу самых «быстроумных».
Общество теряет от этого еще и потому, что в этих турнирах с нулевой суммой его умнейшие представители — а ведь такие люди в принципе чрезвычайно ценны для общества — заняты деятельностью, бесполезной для остальных. Если управление финансовыми активами находится на одном конце этого спектра, на другом его конце располагаются инновации. По оценкам экономистов, изобретателю достается, как правило, лишь около 4% совокупного дохода от его изобретения: остальные 96% достаются другим. Таким образом, создаваемые рынком стимулы к тому, чтобы самые умные направляли свои редкие таланты на открытие нового, слишком слабы, стимулы же к использованию их талантов для биржевой торговли слишком сильны. Я не встречал работ, авторы которых предприняли бы попытку количественной оценки этого вида социальных издержек, но подозреваю, что они велики: и инновационная деятельность, и управление инвестиционными активами — это гигантские отрасли.
В Америке прибыль, создаваемая в финансовом секторе, составляет около 30% всей прибыли корпораций. Но можно посмотреть на это иначе: считается, что финансовый сектор оказывает услуги, которые делают экономику более производительной, но в таком случае он должен был бы повышать прибыльность остальной части экономики на 43%[180] только чтобы компенсировать прибыль, которую он забирает себе, прежде чем ситуация «вышла в ноль» для остальных отраслей. Это не кажется правдоподобным. И действительно ли некоторое сокращение нашего финансового сектора стало бы для нас настолько ощутимым?
То, что мы сказали об управляющих финансовыми активами, справедливо и применительно к юристам. Виллем Буитер, бывший главный экономист Citigroup, выразился по этому поводу очень удачно: первая треть юристов создает социальную ценность колоссальной значимости, именуемую «верховенством закона». Вторая треть занимается разрешением юридических споров, которые, по сути, представляют собой игры с нулевой суммой: каждая сторона вкладывает больше средств, чем нужно, чтобы выиграть турнир, так что они социально бесполезны. Верховенство закона — это огромное общественное благо, но ни один юрист коммерческого сектора не занимается борьбой за «справедливость»; каждый из них просто стремится выиграть дело. Ценность последнего часа работы таких юристов, покупаемого стороной в споре, определяется не увеличением справедливости в мире, а увеличением шансов такой стороны на победу над ее противником в турнире. Последняя же треть юристов — это социальные хищники: они участвуют в юридических махинациях, цель которых — выманивать деньги у тех, кто создает реальный доход. Эта треть — типичнейшие охотники за рентой. В Америке одна из таких схем, в ходе которой мошенники скупали дутые патентные права и возбуждали на их основе иски, вымогая деньги у инновационных предприятий, настолько шокировала публику, что сам Конгресс США, при всей его занятости, нашел время на то, чтобы закрыть эту юридическую лазейку. Когда в Великобритании удалось доказать незаконность исков мошенников, придумавших аферу в области медицинского страхования, биржевая стоимость юридической фирмы, которая специализировалась на подобных исках, мгновенно сократилась вдвое.
Работа юристов важна для общества, но их слишком много. Молодых людей привлекают в эту профессию самые разные вещи. Я помню, что сам перед поступлением в университет сначала выбрал в качестве будущей профессии право, потому что наивно представлял себе юристов кем-то вроде современных священников, которые дают людям советы, решают их споры, — одним словом, помогают людям. Да, иногда они делают это. Но я отказался от этой идеи, когда узнал, что британские юристы получают 70% своих доходов благодаря своей монополии на оформление сделок с жилой недвижимостью, — другими словами, что доминирующую роль в этой профессии играет получение ренты. Я стал бы не «священником», а обычным паразитом. Сегодня многих молодых людей по-прежнему привлекает образ борца за справедливость, а баталии в зале суда стали типичнейшим сюжетом сериалов. Конечно, доходы адвокатов лондонского Сити, выражающиеся семизначными цифрами, тоже могут влиять на воображение молодых людей, но они понимают, что юристов, как и актеров, сегодня слишком много, чтобы на это рассчитывать. Выдающийся гарвардский экономист Ларри Саммерс однажды рассчитал корреляцию между отношением количества инженеров и юристов в той или иной стране и темпами ее роста: это была удачная метафора, выражавшая более важную проблему, связанную с тем, что рыночные силы не обеспечивают правильного баланса между деятельностью социальных хищников и деятельностью, ценной для общества, — например, инновациями.
Что же тут можно сделать? Как и при рассмотрении проблемы перекоса в пользу метрополисов, одним из элементов решения здесь является налог, но есть и важное различие. Рента, возникающая в метрополисе,
