Улицы вокруг горящей гостиницы запрудили толпы зевак. Мародеры приближались к самому оцеплению, оценивая риск.
Здание превратилось в бушующий оранжевый факел, огонь которого взлетал до мансардных номеров на восьмом этаже.
Когда пожар наконец был в основном взят под контроль, санитары скорой помощи начали выносить тела. Одни синюшные — тех, кто задохнулся. Другие красные словно вареные раки — жертвы огня и высокой температуры. И почерневшие, обугленные, сгоревшие, не имеющие ничего общего с человеческими существами, которыми они когда-то были.
Окна продолжали взрываться наружу. Потоки черного стекла проливались на улицу, а фонтаны воды из мощных брандспойтов петушиными хвостами поднимались вверх, обрушиваясь на угасающее пламя, превращая его в шипящий пар.
Сынок наблюдал за этим из соседнего переулка.
Он оставался у горящей гостиницы до тех пор, пока наконец не увидел то, что ждал.
Мать рассказывала Сынку, что его отец любил ходить на охоту. Бить влет птиц, которых поднимал из кустов резвый ньюфаундленд по кличке Боско. Отец Сынка был хорошим охотником и проводил много времени за этим занятием, оттачивая свое мастерство, — хотя, вероятно, ему следовало думать не об этом. Сынок давно пришел к этому заключению, поскольку как только отец и Боско выходили за дверь, мать трахалась со всеми, кто появлялся дома.
Напротив, последний любовник матери Сынка никогда и ни на кого не охотился — если не считать отчаянные поиски спасения из объятой пламенем спальни. Которое он, разумеется, так и не нашел, благодаря Сынку и так кстати подвернувшемуся мотку проволоки.
И вот сейчас, в окутанном дымом хаосе предсмертной агонии гостиницы «Иглтон», Сынок увидел ту птицу, которую поднял он сам (прибегнув к помощи не жизнерадостной черной псины, а пожара высшей категории сложности): Алекса, щербатого гомика с родинкой в виде крохотного листочка на правой лопатке.
Судорожно пытаясь отдышаться, молодой парень стоял, прислонившись к фонарному столбу, и таращился на горящее здание. Вероятно, думая то, что всегда думают в таких случаях люди: «А ведь и я мог оказаться там. Я мог погибнуть в огне. Я…»
— Совершенно верно, жалкий педик, — прошептал ему на ухо Сынок. — Мог бы.
Алекс мгновенно развернулся.
— Ты… я…
— Что ты хочешь сказать? — нахмурился Сынок. — «Ты, я…» Это что, ваш «голубой» жаргон?
Тощий Алекс попытался было спастись бегством, но Сынок набросился на него словно жук-богомол. Оглушив парня ударом рукоятки пистолета в висок, он огляделся по сторонам и затащил его глубже в темный переулок.
— А теперь, как бы слушай! — Сынок приставил дуло пистолета к уху Алекса и прошептал: — Как бы, считай себя покойником!
Пеллэм, запыхавшийся от быстрого бега, остановился, прижимаясь к забору из металлической сетки, ограждающему строительную площадку напротив «Иглтона».
О нет, только не это…
От гостиницы ничего не осталось. Сквозь некоторые окна верхних этажей проглядывало небо; буро-серый дым вырывался из остановившегося сердца здания. Пеллэм обратился к проходившему мимо санитару скорой помощи, невысокому, кругленькому мужчине с мокрым от пота закопченным лицом:
— Я ищу одного подростка. Светловолосого. Щуплого. Он находился в гостинице. Его зовут Алекс.
Уставший санитар обернулся:
— Извините, мистер, ничем не могу вам помочь. Я таких не видел. Но у нас восемь ОДН.
Пеллэм непонимающе покачал головой.
— «Обгоревших до неузнаваемости», — объяснил санитар.
Пеллэм бродил по оцепеневшей толпе, расспрашивая о пареньке. Кто-то ответил, что видел, как какой-то молодой парень спускался по пожарной лестнице, но ничего определенного добавить не смог. Другой человек, судя по всему, турист, попросил сфотографировать его на фоне сгоревшей гостиницы и протянул свой фотоаппарат. Молча посмотрев на него, Пеллэм пошел дальше.
У самого пепелища толпа была реже, и Пеллэм буквально столкнулся с брандмейстером Ломаксом. Тот посмотрел на него, не сказав ни слова. И отвернулся к четырем телам, лежащим на земле со скрюченными руками и поджатыми ногами, небрежно прикрытым простынями. Затрещала рация, и Ломакс сказал в микрофон:
— Командир батальона доложил, что надеется полностью ликвидировать возгорание к восемнадцати часам.
— Брандмейстер Ломакс, вас не понял.
Ломакс повторил слова командира батальона, после чего добавил:
— Судя по всему, пожар имеет подозрительное происхождение. Вызываю автобус с криминалистической бригадой.
— Будет сделано.
Ломакс убрал рацию на пояс. И так не отличавшийся особой аккуратностью, сейчас он представлял из себя совсем жуткое зрелище. Промокшая от пота рубашка, вымазанная в саже, порванные брюки. На лбу кровоточащая рана. Натянув резиновые перчатки, Ломакс наклонился и снял простыню, открывая один из ужасных трупов. Пеллэм отвернулся.
Не поднимая головы, Ломакс спокойным голосом произнес:
— Позвольте рассказать вам одну историю, мистер Везунчик.
— Я…
— Несколько лет назад я работал в Бронксе. Там был один ночной клуб на Южном бульваре. Обычный ночной клуб, знаете, что это такое? Место, где можно приятно провести время. Выпить, потанцевать. Он назывался «Счастливая страна». Каждый вечер там собирались человек сто, веселились, отдыхали. В этом районе жили выходцы из Гондураса. Хорошие ребята. Работящие. Ни оружия, ни наркотиков. Простые ребята… хотевшие лишь приятно провести время.
Пеллэм молчал. Его взгляд сам собой опустился на страшную картину обгоревших трупов. Пеллэм хотел отвернуться, но не мог.
— И вот один парень, — продолжал мертвым, безжизненным голосом Ломакс, — он попытался приударить за девчонкой, которая работала в гардеробе, а та дала ему от ворот поворот. Парень напился, вышел на улицу, купил на доллар бензина, вернулся, разлил бензин по коридору, бросил спичку и отправился домой. Да-да, именно так: устроил поджог и отправился домой. Не знаю, посмотреть телевизор. Поужинать. Не знаю.
— Надеюсь, его поймали и отправили в тюрьму, — сказал Пеллэм.
— О да, поймали и отправили. Но дело не в этом. Я хотел вам рассказать про то, что во время того пожара погибли восемьдесят семь человек. По количеству жертв — самый страшный поджог за всю историю Соединенных Штатов. А мне пришлось работать в бригаде опознания. Видите ли, главная проблема заключалась в том, что погибшие танцевали.
— Танцевали?
— Совершенно верно. Женщины оставили сумочки, а мужчины повесили пиджаки с бумажниками на спинки стульев. Поэтому мы не могли определить, кто есть кто. Поэтому мы разложили все трупы и стали думать: «Господи, нельзя же заставить восемьдесят семь семей ходить туда и сюда по этой улице мертвых.» Поэтому мы сфотографировали трупы. По два снимка на каждое тело. И разложили фотографии в альбом, который показывали родственникам. Так вот, именно я листал этот альбом всем матерям, отцам, братьям и сестрам тех, кто в тот вечер был в «Счастливой стране». Я никогда не смогу забыть это.
