Ох уж эта сестра! Точь-в-точь моя мать! Сначала она боялась, что влюблюсь слишком рано, а потом переживала, почему у меня до сих пор нет парня. В душе я была растрогана, но в то же время меня это тяготило. Внешне же я ничем не выдала себя, только спросила, хихикая:
– Разве несколько лет назад ты сама, сестрица, не велела мне не строить никаких планов?
– Несколько лет назад ты только должна была войти во дворец, – улыбнулась сестра. – Никто не знал, выберет ли тебя Его Величество или, быть может, тебя отдадут сынку какого-нибудь знатного сановника, поэтому строить планы было пустой затеей – зачем мучить себя? Но сейчас ты уже взрослая, и Его Величество ценит тебя. Ты можешь говорить при нем о себе, и у тебя обязательно должны быть планы, ведь ты не можешь всю жизнь быть придворной дамой, верно?
Я слабо улыбнулась и промолчала.
Сестра взяла меня за руку и, глядя на браслет, воскликнула:
– Все еще носишь!
Я напряглась и торопливо вытянула руку из ее пальцев. Не придав этому значения, Жолань замолчала, думая о чем-то, а затем сказала:
– Если тебе действительно нравится тринадцатый брат, скажи ему пойти к Его Величеству и попросить тебя в жены. Правда, я вижу, что и десятому брату ты небезразлична, так что можно выйти и за него, только вот десятая госпожа… – Она осеклась, но тут же с легкой улыбкой продолжила: – Впрочем, это не так страшно. Разве твой нрав позволит ей взять верх?
Я молча слушала, думая про себя: как же нужно любить мужчину, чтобы всю оставшуюся жизнь грызться из-за него с другой женщиной, живя с той под одной крышей?
Немного погодя Жолань снова заговорила:
– По-моему, четырнадцатый принц тоже неплохо к тебе относится.
Я не выдержала и засмеялась, поинтересовавшись:
– Так много? Может, есть еще?
Я сказала это в шутку, но сестра ответила мне крайне серьезно:
– Господин тоже хорошо к тебе относится.
Улыбка застыла на моем лице. Отвернувшись, я с деланым смехом сказала:
– Если ты, сестрица, продолжишь, то скоро выяснится, что все без исключения принцы очень хорошо ко мне относятся. И когда это я успела стать всеобщей любимицей?
– По-моему, каждый из них вполне подходит на роль твоего мужа, – со смехом ответила Жолань. – С тринадцатым и четырнадцатым принцами ты играла в детстве, знаешь их нрав и привычки. Выйти замуж за кого-то из них все же лучше, чем за человека, с которым ты даже никогда не разговаривала.
Я сохраняла молчание, и сестра спросила:
– Жоси, какой же человек тебе нужен?
Глядя куда-то вдаль, я тихо ответила:
– Если я и выйду замуж, то за того, кто будет любить меня от всего сердца. Ты понимаешь меня, сестра.
Жолань замолчала.
Думая о том, что сестра действительно совсем не любит восьмого принца, я взглянула на нее и мягко произнесла:
– Чего мы все обо мне да обо мне? Как ты сама жила все эти годы, сестрица? Хотя нам и случалось видеться, у меня еще ни разу не было возможности лично спросить тебя об этом.
Она опустила глаза на стол, рассеянно скользя взглядом по нарисованным мной цветкам груши, и равнодушно ответила:
– Все по-старому.
Я не удержалась и брякнула:
– Почему ты не можешь его забыть?
Сестра словно одеревенела. Прошло немало времени, прежде чем она безучастно ответила:
– Я хочу забыть, но не могу.
– Почему бы не дорожить тем, кто сейчас рядом с тобой? – спросила я.
Жолань внезапно вскинула на меня глаза. Я, не мигая, смотрела на нее. Некоторое время мы глядели друг на друга; затем она горько усмехнулась и отвернулась от меня со словами:
– Я не могу сказать, что ненавижу его, но простить точно не смогу. Если бы господин восьмой бэйлэ не отправил людей, чтобы вызнать что-то о нем, тогда разве… он бы… погиб?
От волнения у нее перехватило дыхание. Ее голос задрожал, и она замолчала.
Тяжело вздохнув, я вяло попыталась оправдать его: – Но он же не нарочно.
Но сестра больше не хотела разговаривать.
Я с болью подумала о том, что в отношениях между людьми не разобраться. Мы пытаемся что-то прояснить, но не получается, ведь каждый стоит на своем. Лучше уж жить в одиночестве, ни в коем случае не позволяя никому его нарушить, даже если ценой станет целая жизнь, прожитая в одиночку. Я долго глядела на сестру, а затем, не сдержавшись, снова схватила кисть. В молчании я нарисовала веточку буйно цветущей эрики и лишь тогда почувствовала, что боль в моем сердце немного утихла.
Тушь едва успела подсохнуть, когда вошла Цайцинь: – Барышня, наверное, уже закончила?
– Закончила, – улыбаясь, ответила я.
Я передала рисунок Цайцинь, и мы с сестрой вместе прошли в передний зал.
Супруга Лян приняла рисунок из рук Цайцинь и, глядя на него, произнесла:
– Цветы груши, однако, мало кто вышивает на платках.
– Они словно отсылают к стихотворению Цю Чуцзи «Груши дворца Линсюй», – заметила я.
– «Прекрасен обликом и помыслами чист», «Величьем духа выделяется в толпе»… – прочитала по памяти супруга Лян, слегка улыбнувшись. – Я не заслужила такой чести.
Затем она взглянула на следующий лист и спросила: – Что это за цветок? Я никогда таких не видела.
Осознав, о чем она, я внутренне закричала: плохо дело! Я рисовала эрику, думая лишь о ее значении на языке цветов – «одиночество»; мне хотелось выплеснуть эмоции, и я выплеснула их на бумагу, забыв о том, что эрика растет в пустошах Шотландии. Я совсем не подумала, известно ли это растение в Китае того времени.
Напряженно замерев, я медленно ответила:
– Это такой вид азалии. – Я успокоила себя тем, что азалия тоже относится к семейству эриковых, а значит, я не особенно соврала, – Цветок обычно растет на обрывах и отвесных скалах, и его непросто заметить. Ваша покорная служанка случайно увидела его на пути в Пекин с северо-запада.
Супруга Лян покивала, глядя на рисунок:
– Здесь ощущается талант, не присущий обычному человеку. Ты действительно умна, и твои руки ловки и умелы.
Она внимательно взглянула на меня. Вдруг ее взгляд скользнул по браслету на моей руке. Улыбка супруги Лян примерзла к ее лицу, и я машинально спрятала руку за спину. Я только успела встревожиться, а супруга Лян уже вернула себе первоначальный спокойный вид и, обернувшись к Цайцинь, отдала той рисунки и велела сделать вышивку точно по ним.
Решив, что на этом моя задача может считаться выполненной, я вежливо откланялась. Сестра слабо улыбнулась мне. Ответив ей такой же улыбкой, я повернулась и вышла.
Я тихо шла вперед, и не знаю, умышленно или случайно, но ноги принесли меня к павильону Тайхэдянь. Спрятавшись за углом, я стала издалека наблюдать за входом. Трудно сказать, как долго я там стояла. Аудиенция была окончена – мелкие и крупные чиновники один за другим покидали павильон, и среди них я увидела знакомый силуэт. Одетый в платье чиновника, человек медленно вышел из дверей. Он выглядел похудевшим и истощенным, но его осанка осталась такой же прямой и изящной. Он был далеко от меня, и я не могла разглядеть его лица; но и отсюда чувствовала его легкую улыбку и глаза, в которых не было и тени этой улыбки.
