Книга Мой Бердяев - Наталья Константиновна Бонецкая

считают, что ради благополучного достижения конца человек должен подражать демиургической Высшей Силе[544]. При этом Лайтман Творца – Природу отождествляет с силой отдачи и любви и полагает, что человек уподобляется Творцу, заменяя свою волю к получению на волю к отдаче. Для отдающего, видящего все в «отраженном» – испускаемом им самим свете, образ мира в принципе меняется: за миром существ обнаруживается мир духовных сил. Но как человеку сделаться «отдающим»? Согласно доктору Лайтману, для этого потребна каббалистическая практика, которой он как бы выворачивается наизнанку – обращается, изменяя на противоположные свои бытийственные интенции. В группу «отдающих» может быть привлечен духовный Свет, который внесет в нее качество всеединства и сделает парцуфом – душой. Преодолеть максом и вступить в духовный мир, учит доктор Лайтман, в состоянии лишь отдающий. Невольно здесь сразу напрашивается параллель с учением Бердяева. В глазах последнего, для выхода в высшее бытийственное измерение требуется не намерение отдачи, но нечто весьма похожее – усилие творчества. Ниже я попытаюсь разобраться в том, насколько сходны и как разнствуют эти два понятия.

…Если ключевым понятием в концепции доктора Лайтмана является «отдача» как прерогатива Творца, то семантически «отдача» по сути равнозначна «творчеству». В волюнтаристской Каббале роль небытия, ничто играет желание «получения»; именно из так понимаемого ничто, благодаря наполнению желания Высшим Светом Творца, развивается, бесконечно усложняясь, творение[545]. Процесс сотворения мироздания – это величественная световая картина, которая доктором Лайтманом представляется в качестве некоей тонкой физики: свет бьет в сосуды желаний (кли), частично отражается от их «экранов», частично наполняет сосуды; он стремится в низины бытия, ослабевая в «фильтрах» «миров»; желания, усложняясь под воздействием света, порождают из себя новые желания, – при этом модифицируются и светá. Но дробление, дифференциация твари сопровождается и стремлением к объединению – к мирозданию интегральному, что также совершается под воздействием Света. Свет – это образ отдачи, и отдача эта есть лишь творчество, ибо другой цели у Света нет[546].

В гностическом экзистенциализме Бердяева центральное место занимает категория творчества. То, что «творчество» предполагает «отдачу», как бы очевидно и позволяет предположить родственность Каббале бердяевского гностицизма. В самом деле: Бердяев переживал светоносное духовное постижение в «творческом подъеме» – каббалист прорывается в область Света, преодолевает максом, достигнув опыта отдачи. Но сразу же обнаруживается и разница двух путей гнозиса. «Творец» Бердяева – это индивид, гениальная личность, действующая в одиночку, а нередко и противопоставляющая себя окружению – «толпе», «черни» и пр.[547]. В лайтмановской же Каббале «отдачу» практикуют в группе, причем субъекты самые заурядные. Правда, и бердяевскому «творцу» солипсизм в корне противопоказан: «Творящий должен воплощать для мира и для людей свои образы иного [бытия], свой экстаз, свой трансцензус, свое приобщение к иной жизни»[548]. Без адресата, без некоей человеческой общности, в которую «коммюнотарно», «соборно» включен субъект, творчество невозможно. С другой стороны, и доктор Лайтман настаивает на том, что и в «десятке» личность не погибает, а напротив – возвышается, хотя и отменяет себя перед группой. Оба воззрения, при очевидном различии их гностических практик, имеют в виду идеальную соборность. Каббалистическая практика в «десятке» квазиэтична и напоминает о церковном смирении; «творчество» гения в принципе «по ту сторону добра и зла». Но вот, гениальность, по Бердяеву, оказывается именно способностью к отдаче, что́ и сближает его гнозис с Каббалой. «Величайшие творцы», пишет поздний Бердяев, «вносят принципиально новое, небывалое в мировую и историческую жизнь», «вносят, а не получают» [выделено мной. – Н.Б.], «от них исходит, а не ‹…› в них входит». «В творческий акт человека привносится новое, ‹…› прорывающееся из иного плана мира, ‹…› из просветительной свободы», «от духа», – и это освобождает «от тяжести и рабства этого мира»: в творчестве как «акте», «экстазе», «прорыве» «кончается старый мир»[549]. «Мир должен пре вратиться в образ красоты, раствориться в творческом экстазе»[550]: не принял ли бы рав Лайтман этот бердяевский тезис как свой собственный?..

Прежде чем двигаться дальше, я снова хочу подчеркнуть: «отдача» в Каббале Лайтмана и «творчество» в экзистенциализме Бердяева отнюдь не привычные повседневные понятия, но гностические категории. «Отдающий», повторяет вновь и вновь доктор Лайтман, на самом деле ничего и никому не отдаёт; творческий продукт или культурная ценность, настаивает Бердяев, как бы и не нужны творцу, будучи незначительным довеском к творческому акту. Ведь плоды творчества всегда разочаровывают, поскольку не создают новой действительности, – творчество всегда трагично. Значение, притом решающее, имеет «намерение» отдачи (у Лайтмана) и необъективируемое творческое «действие» – само событие творческого «экстаза» (у Бердяева). Смысл «отдачи» и «творчества» в том, что они выводят их субъекта в высший – духовный мир, и соединяя его с Творцом, сообщают подлинное постижение реальности. «Отдача» и «творчество» способны как бы вывернуть субъекта наизнанку, изменив его свойства и интенции на противоположные. Субъект разворачивается в направлении своего внутреннего мира и там, в сфере духа, обретает общий всем универсум, поскольку в их существе микрокосм и макрокосм обладают подобием: человек космичен, космос же антропоморфен. Такая – перевернутая действительность человеком переживается как блаженная, высшая. И понятно, почему гностики, преодолевшие роковую грань, «перевернувшиеся», как Данте с Вергилием в центре Земли, с особым презрением относятся к видимому миру – считают его падшим, иллюзорным, подлежащим упразднению: в опыте «отдачи», «творчества» или ином им открылась «реальнейшая реальность». Состояния «отдачи» и «творчества» эзотеричны, слова эти – лишь условные обозначения переживаний, доступных немногим.

Здесь я рискну допустить, что доктор Лайтман и Бердяев – эзотерики – гностики – проблематизируют однотипное переживание, раскрывающее высший мир. Бердяев в «Самопознании» сообщает о спонтанном вторжении духа в его существование, в случае доктора Лайтмана «переход через максом» стал, по – видимому, плодом многолетнего каббалистического тренинга. Но обе практики «обращения» – «творчество» и «отдачу» – отличает светоносность. Доктор Лайтман, говоря о Творце, всегда имеет в виду Его явление в качестве Высшего Света. Бердяев творчество непременно связывает с духовным светом: познание (оно же – творение субъектом истинного – необъективированного мира) считает самовозгоранием света Логоса в бытии. В недрах человеческого существа Бердяев созерцает восход духовного Солнца. «Ich muss die Sonne sein» – «Я обязан быть Солнцем», – любил он повторять стих Ангелуса Силезиуса. Бердяев – христианин, и для него Высший Свет в догмате соотносим с Христом – воплотившимся Логосом. Но с другой стороны, Бердяев – экзистенциальный метафизик и гностик – с «Логосом» связывает не прямо Вторую Ипостась Бога Троицы, но «универсальный [т. е. космический. – Н.Б.] разум», «первоисточник Солнечной Истины». Она может обернуться и «судом над ложью мира, светом, обличающим тьму». Вообще «Истина есть не отражение мира таким, каким он есть и представляется, а есть борьба с тьмой и злом мира». По Бердяеву, всякое познание светоносно, даже если оно