class="p1">— Не знаю, — пожал он плечами. — Наверное, каждому нужно, чтобы кто-то верил в него, чтобы если он свалиться в гребаную яму, ему протянули руку.
— Эй, я не планировал, заделывался твоей мамочкой, — усмехнулся, закидывая руку на плечо другу. Мне было действительно хорошо рядом с Кириллом, спокойно.
— Ты даже не умеешь заваривать дошик, из тебя вышла бы ужасная мамочка.
— А зачем мне уметь заваривать дошик, если есть ты?
— Говнюк, — засмеялся Кир.
Наша дружба с годами только крепла, и хотя мы были на разных ступеньках в финансовом мире, хотя нас воспитывали по-разному, в трудные периоды Егоров был рядом, или я сам тащился к нему, как к настоящему брату.
Вот и в этот раз Кирилл позвонил, замечая мое отсутствие в сети, и явный игнор его сообщений. Я собрался и помчался в самый захудалый район города, за душевными разговорами и бутылкой пива.
Егоров встретил меня с сумкой в руках, он возвращался с тренировки. Мы купили чипсов и по дозе хугардена, уселись на детской площадке и я принялся изливать душу. Рассказал обо всем: о Еве, о том, как был счастлив с ней, и как сердце изнывает от тоски. О матери, которую вижу каждый день, об ее улыбке и заметных улучшениях. И о том, что жить в таких тисках невыносимо.
— Слушай, а может все оставить в прошлом? Ну, сколько уже прошло? Мать явно забыла, а Ева… ты, кстати, не спрашивал у нее, почему тогда она рассказала твой секрет?
— Да какая разница, почему? Было и было. Прошлого не вернуть, как и потерянных лет у моей мамы, — с грустью произнес я.
— Откровенно говоря, это выбор твоей матери. Притом добровольный, — сказал Егоров, запрокинув голову к вечернему небу. За горизонтом розовели облака, заливая яркими красками серое полотно. Прохладный осенний ветер касался наших лиц, и обдувал губы. Казалось, он проникает в самое сердце и напоминает о Еве.
— Нет, такой выбор не бывает добровольным, — отрезал я, вспоминая детство.
— Ну, скажешь тоже, — хмыкнул Кир, отпивая глоток пива. — Мой отец тоже всегда отмахивается, что любовь к бутылке у него принудительная.
— Это разные вещи, ты же сам понимаешь.
— Нет, друг, — махнул головой Егоров, поворачиваясь ко мне. — Жить или умереть, мы решаем сами. Присосаться намертво к бутылке или заняться спортом — наш добровольный выбор. Ты постоянно внушал мне это, так какого черта, сейчас отступаешь от своих убеждений?
— Это другое! — крикнул я, поджимая губы. Сердце забилось быстрей, его ритмы отражались набатом в перепонках. Мне хотелось закрыть уши, хотелось остановить все это, перестать тосковать по Еве.
— А Ева знает?
— О чем?
— О твоей матери, о том, что ты любишь ее, убиваешься от чувства вины. Она вообще в курсе той дичи, которая с тобой твориться? — спросил строго Кир. В ответ я махнул головой. И мы оба замолчали. Егоров больше ничего не сказал, он, словно растерял все важные слова, которые положено говорить в подобных ситуациях. А я… я уставился в одну точку, продолжая делать глоток за глотком хугардена.
Интересно, сколько нужно выпить, чтобы перестало болеть сердце?..
Вы когда-нибудь ощущали себя загнанным в темный туннель, где в любой из сторон нет даже лучика света? Ты как последний дурак бежишь прямо, продолжаешь оглядываться, но в конечном итоге, не находишь выхода. Потому что из пустоты выхода нет.
В последнее время мне казалось, я бегу именно по такому туннелю. Правда, свет все же появлялся в минуты забвения. Мысленно я прозвал их так, хотя в реальности это был алкоголь. Но жизнь ведь не закончилось? Вот мать, например, стала больше разговаривать с нами, на ее лице появилась улыбка. Они с отцом вечерами гуляли вокруг нашего особняка, иногда вместе читали книги, вернее читал старик, а мама слушала с замиранием сердца.
Разве не повод пропустить глоток сорокаградусного? Вот и я пропускал. Неважно за кого, главное дышать становилось легче. Во сне, к сожалению, реальность захватывала — там появлялась Ева. Я смаковал ее образ, а когда просыпался, видел под ногами стекла. Это было так глупо с моей стороны: подпускать Исаеву к себе, целовать ее, обнимать и растворяться в сладком голосе. Если бы кто сказал, что женщины в сердцах мужчин — наркотик, клянусь, я бы поверил. Ведь Ева была тем самым светом, который я не мог найти в проклятом темном туннеле, но к которому тянулся подобно безумцу.
В один из дней, я притащился домой пьяным. Ноги так заплетались, казалось, не стою, а катаюсь на детских каруселях. А потом я шлепнулся где-то в районе кухни и гостиной. Мать, конечно, испугалась, хотя выражение ее лица было слишком расплывчатым, а голос звучал заторможено.
— Сынок, ты… ты зачем так много выпил? — лепетала она, пока чьи-то мужские руки помогли мне перебраться с пола на диван. Я закрыл глаза, вдыхая запах ванильной сдобы, исходящий видимо с кухни, и почему-то вспомнил улыбку Евы. Эта зараза была в моих мыслях круглосуточно, и как бы не старался, не мог избавиться от жгучей боли под ребрами.
— Какая ты красивая, — заплетался мой язык. Я думал, передо мной стоит Исаева, я очень хотел услышать ее строгий голос.
— Ян, в конце концов, — прорычал старик. Кажется, он присел напротив, и сжал мое плечо крепкой хваткой. Даже встряхнул меня, но не подействовало. — Ты еле на ногах стоишь. Как ты в школу пойдешь завтра?
— Милый, п-почему ты с-столько выпил? — заикаясь, сказала мама. Мне показалось, с ее глаз скатились слезы. В ответ я засмеялся, без всякого объяснения. Порой после употребления градусов в душе метеоритным потоком пролетали нелогичные мысли.
— Прошлое надело на шею удавку, — запел я, смеясь. — Вокруг лишь смех и глубокие раны. Как же хочется купить два билета в Рай, собирай, милая чемоданы.
— Господи, — цокнул недовольно старик.
— С-сынок…
— Вставай, отведу тебя в комнату, — пробурчал отец. Кое-как он поднял меня, закинув руку на плечо, и постарался поднять. Я продолжал нести нелогичные фразы, смеяться и думать о Еве, о том, как чертовски обаятельно она
