как к времени, о котором лучше не писать, - надо о победах, а не о поражениях. И уж тем более нечего заниматься людьми, побывавшими в плену, - на них лежит несмываемое пятно, как определил генералиссимус, «плен - измена родине», кто знает, как они попали в плен, и кто может поручиться, что они вели себя там достойно. Человек, прошедший через плен, автоматически оказывался под подозрением, подвергался разного рода дискриминации, если вообще не попадал за колючую проволоку. Смирнов своей книгой первым поставил под сомнение утвердившуюся презумпцию виновности военнопленных, первым отважился двинуться через это минное поле.
Если бы я писал очерк о Сергее Сергеевиче Смирнове, я бы обо всем этом рассказал подробно, а его работа в «Литературной газете» стала бы лишь одним эпизодом его жизни, увы, не самым счастливым, не самым удачным, и заняла бы в очерке скромное место. Но что поделаешь, я пишу воспоминания о «Литературной газете», именно там судьба свела меня с Сергеем Сергеевичем…
Ушел из газеты Михмат, как было сообщено на летучке, «в связи с личными творческими планами». Вскоре после этого Косолапов отправил меня в довольно продолжительную командировку. Поездка была в основном развлекательной: Баку, Ереван, Тбилиси, читательские конференции, выступления по местному радио и телевидению, одно писательское застолье, почти без пауз переходящее в другое. И компания подобралась приятная: Белла Ахмадулина, женские и поэтические чары которой действовали неотразимо в любой аудитории, Сергей Орлов, единственный среди нас трезвенник, опьянявшийся гипотезами о «пришельцах», Георгий Радов, вполне демократично руководивший нами, в Ереване к нам присоединился Константин Серебряков, благодаря которому мы пошли в мастерскую Сарьяна, в Тбилиси - Булат Окуджава. Конечно, они вполне могли обойтись без меня, похоже, что Косолапов просто решил на какое-то время убрать меня из редакции, чтобы не мозолил там глаза. Впрочем, это ничего уже изменить не могло...
Я был рад возможности посмотреть новые края, а главное на какое-то время отключиться от редакционных дел. Работать стало совсем трудно. Литературой никто в руководстве газеты не занимался, место Михмата - зама главного по литературе и искусству - оставалось вакантным. Эсэс почти не бывал в газете. Косолапов разрывался от множества дел. Редакцию все больше прибирал к рукам Олег Прудков, старавшийся во избежание неприятностей всякими правдами и неправдами свести литературу на страницах газеты к минимуму.
Последняя редколлегия, на которой я присутствовал уже фактически в качестве «вольнослушателя», все знали, что я ухожу, произвела на меня самое мрачное впечатление. Обсуждался план работы на первые месяцы 1961 года. Газету уже подписывал как и. о. главного редактора Косолапов, Бондарев был в отпуске, от отдела выступал Феликс Кузнецов, сдававший под натиском редколлегии позиции. Все дружно дули в одну - поликарповскую - дуду.
В. Косолапов: «Меня больше всего тревожит то обстоятельство, что нашей газете недостает качеств бойца, бойца идеологического фронта, по многим линиям. Мне кажется, что этих качеств нам прежде всего недостает в работе литературных отделов,- я имею в виду отдел русской литературы и отдел литературы народов СССР. Чувствует ли наш читатель, что газета по-настоящему борется за современную тему в литературе? По-моему, наш читатель этого не чувствует».
Г. Радов: «Еще одна беда происходит оттого, что у нас очень узкий круг авторов, которые выступают по литературным вопросам… Основные критические силы ушли в «Литературу и жизнь», там выступают более солидные критики...»
О. Прудков: «Нужно сказать прямо, что у нас за последнее время в общем литературная политика ушла из-под надзора редколлегии, и она находилась в руках товарищей, которые какими бы они ни были сами по себе талантливыми и интересными журналистами, все-таки редколлегию не должны были и не могли заменить. И мы будем и дальше терпеть всякие неудачи и всякие неприятности с отделом критики, если редколлегия всерьез не займется литературными вопросами».
Ф. Кузнецов: «Если бы мы были более строги и более последовательно вели борьбу за идейность литературы, у нас больше были бы развязаны руки по вопросам борьбы за качество литературы… У нас совершенно нет заслуженных и преданных забвению таких важных жанров, как передовая статья и редакционная статья».
Когда я вернулся из вояжа по закавказским столицам, меня вызвал Косолапов. Разговора этого я ждал, и трудным он был, скорее, для Косолапова, чем для меня. Запомнил я его хорошо - слово в слово. Не глядя на меня, Косолапов сказал:
- Вы сами понимаете, что дальше работать в отделе литературы вы не можете.
- Понимаю,- ответил я, а про себя подумал: интересно, что бы он стал говорить, как бы крутился, если бы я сказал - нет, не понимаю.
- Виноваты вы, не виноваты,- продолжал Валерий Алексеевич,- все будет приписано вам. Я хочу предложить вам место спецкора при секретариате.
- Спасибо, но из этого вряд ли что-нибудь получится, - меньше всего мне улыбалась перспектива оказаться в непосредственном подчинении Прудкова.- Я могу писать только о литературе. А печатать это будет трудно. И через два-три месяца Прудков или какой-нибудь Крымов (был такой сотрудник международного раздела, который особенно агрессивно нападал на нас, стараясь такого рода активностью компенсировать свое беспробудное пьянство) выступит на летучке, обличая меня как бездельника и дармоеда. Нет, я буду уходить из газеты. У меня есть два предложения, мне нужно решить, куда податься.
- Я вас не тороплю. Взвесьте, осмотритесь. Можете поверить, я очень жалею, что вы уходите из газеты…
У меня действительно было два предварительных разговора - с «Вопросами литературы» и «Литературным наследством». Я выбрал «Вопросы», договорились с Озеровым, который был тогда главным редактором «Вопросов литературы», что начну оформлять перевод.
Но тут произошла история, к которой я имел весьма отдаленное отношение, потому что делами отдела уже почти не занимался, но вина за которую была приписана мне. Косолапов был прав, когда предупреждал меня об этом.
В те дни состоялся объединенный пленум правлений Союза писателей РСФСР, московской и ленинградской писательских организаций, посвященный Детской литературе. Освещался он «Литературкой» очень скупо, хотя я даже в положении человека, отстраненного от дел литературы, счел своим долгом предупредить Прудкова, что руководство Союза писателей РСФСР очень болезненно реагирует на невнимание к его деятельности и, игнорируя этот пленум, можно влипнуть в неприятную историю. Что и произошло: когда после окончания пленума его участников торжественно принимал Поспелов, тогдашний секретарь ЦК, входивший в Бюро ЦК по РСФСР,- это было свидетельством большого значения проведенного мероприятия, там, на приеме у Поспелова посыпались жалобы на «Литературку» - принижает, замалчивает, строит
