огромной Европой. Торговать, надеяться на помощь можно было, только демонстрируя благорасположение к христианству. Отношения Руси и Византии после походов Святослава на Балканы сильно испортились. Ярополку удалось их восстановить, идя по пути, проложенному княгиней Ольгой. Погром в Киеве вновь вернет эти отношения к «холодным временам», что скажется на торговых отношениях.
Надо полагать, представления Владимира об экономике были самые простые, но и самые необходимые. Конечно, племена восточных славян от сокращения или даже полного прекращения торговли с Византией не вымрут. Но вот Русь как государство этого уже не переживет. Так случилось, что торговые контакты с Византией подменили собой для Руси на X век внутренний рынок. Как ни важны внешнеторговые связи, для государства значительно важнее именно внутренний рынок, связывающий даже самые отдаленные окраины страны в единое целое. Но уделы в торговых контактах друг с другом не нуждались, поскольку все, что нужно, производили сами и не имели такого эксклюзивного товара, который могли бы предложить в иные регионы. Динамизированная варягами и развитая в течение второй половины IX и всего X века торговля с Византией связывала все восточноевропейские регионы с Киевом, который был, именно в силу своей функции ворот на Константинополь, так же и центром Руси. Сворачивание торговли с византийцами на то время означало и прекращение всех связей регионов с Киевом и, как следствие, приводило к усилению все тех же роковых центробежных тенденций.
Византия, конечно, нуждалась в товаре, предлагаемой русскими купцами, но могла без него и обойтись. А вот без русской военной помощи византийцам обойтись было трудно – в течение всего X столетия дружины из Руси много способствовали военным победам Македонской династии. Правда, византийцев смущало то, что своими успехами в войне с арабами – в том числе и такими стратегически важными, как сражение при Абидосе, сражение при Тарсе, взятие Крита – они обязаны язычникам-славянам и русам. Поэтому был найден аргумент «внутреннего пользования» – официально в Константинополе считали, что Русь уже приняла христианство, и случилось это в 860 году. Именно так было сказано в Окружном послании патриарха Фотия 867 году. Такая же точка зрения содержится и в составленном Константином Порфирогенетом «Жизнеописании Василия Македонянина» и некоторых других византийских произведениях. Понятно, что в империи очень нервно реагировали на положение христиан на Руси. И, естественно, движение Руси к христианству, ставшее стратегическим при Ольге Мудрой, радостно приветствовалось в Константинополе. Поэтому так болезненно воспринята была агрессия Святослава на Балканах, поэтому так резко отшатнулась Византия от торговых контактов: они не были свернуты полностью, но сильно сократились. Судьба христиан в Киеве была для Константинополя показателем дружественности Руси. Следовательно, Владимир Святославич не мог рисковать: погромы христиан привели бы вновь к усложнениям отношений с империей, а это означало бы опасную минимизацию контактов уже внутри Руси и, как следствие, невозможность дальнейшего сохранения единого Древнерусского государства.
Идиосинкразии Владимир Святославич к христианам не испытывал. Прежде всего, это была самая спокойная и организованная часть населения, четко ориентированная на сохранение центральной власти и, следовательно, великий князь мог их считать, так сказать, «своим электоратом». Кроме того, Владимиру нужна была вся Русь и себя он видел лидером разных племен и окраин – он был многим обязан Новгороду, но себя с новгородцами не ассоциировал. Для власти во всей ее полноте ему нужен был Киев, в том числе и христианский. Задумывался ли Владимир о возможности принятия христианства уже тогда, в 980-м году? Он многое видел в Скандинавии, в том числе видел и то, какую роль играет христианство во взаимоотношениях внутри страны, и во внешних делах. Отмечал, как оно способствует организации государства, созданию в населении единой основы, умиротворению страстей. В этом была несомненная целесообразность. Древнерусская конфедерация, весьма зыбкая и разбросанная на огромных лесных пространствах, со своеобразными внутренними коммуникациями, в объединяющей духовной силе нуждалась в еще большей степени, чем Скандинавия. Западная граница Руси вплотную вжималась в христианскую Европу. Юг Руси был распахнут в сторону христианской Византии. Упрочение страны было невозможно без налаживания с этими ближайшими и богатыми соседями многоаспектных отношений. В Киеве Владимир Святославич не мог не задумываться о политике своей бабки – не зря же она, известная мудростью, сама приняла христианство и всячески покровительствовала христианам. Скорее всего, подлинная сущность христианства для Владимира Святославича была закрыта, ибо отношение его было сугубо рациональным и не выходило за пределы политической плоскости. Несомненно, что в этих пределах он осознавал значение христианства как явления для государственного строительства полезного и, быть может, даже безальтернативного. И поскольку власть была пока главным смыслом великого князя, то, не будь иных факторов, он куда более открыто и демонстративно поддержал бы христиан. В конце концов, в нем было достаточно холодной рассудочности, чтобы сменить язычество на новую веру. Было бы это искренне? Едва ли! Но сколько правителей в той же Европе так поступали, исходя исключительно из целесообразности ситуации!
Имелись и иные факторы, вынуждавшие Владимира Святославича к осторожности и политической гибкости. Он все еще был лидером языческой полифонии русских окраин, главой которых был Новгород. И он хотел оставаться их лидером и далее. А значит, должен был демонстрировать не снисходительность к христианам, а свое язычество. Разругаться с новгородцами и их союзниками в 980 году для Владимира было равносильно смерти – они привели его к власти, и он держался во власти пока именно благодаря их поддержке. Расчитывать же на поддержку Киева в целом (и киевских христиан в том числе) он никак не мог. Он удивил миролюбием. От него после выдворения варягов чего-то ожидали. Однако рисковать из-за него, тем более умирать – на это пока Владимир расчитывать не мог. Киев его терпит, к нему приглядывается, ждет, как он далее себя поведет, но он пока что для киевлян чужой. Следовательно, разрывать отношения с язычниками нельзя. Более того, необходимо продемонстрировать с ними единомыслие. И вот, Владимир Святославич «поставил кумиры на холме за теремным двором: деревянного Перуна с серебряной головой и золотыми усами, затем Хорса, Дажьбога, Стрибога, Симаргла и Мокошь». Капище это, следы которого найдены археологами, имело характер как бы общерусский. Собранные там шесть языческих «богов» имелись во всех пестрых родо-племенных сакральных пантеонах. Перед этими кумирами, а их поставят еще во множестве в Киеве, совершались торжественные обряды, приносились жертвы. К воздвигнутым кумирам приводились дети, проводились инициации и совершались клятвы. Подчеркнутая величественность обрядов как бы закрыла собою то, что христиане жили спокойно, без разорений и унижений. Обрядовость была также призвана убедить языческих сторонников Владимира в его верности древним традициям. И, видимо, убедила. Тем более,
