уткнувшуюся в книгу жену, воскликнул:
– Любовь моя, книжная душа, что ты сейчас читаешь?
Он попытался поцеловать Мину, отчего его каблуки слегка оторвались от пола, но, как всегда, промахнулся и вместо губ попал в подбородок.
И тут Мина расплакалась. То есть расплакалась и рассмеялась одновременно, в той некрасивой манере, за которую ее всегда упрекали. Но Галуст, не разжимая объятий, шутил. Говорил, что и не знал, какой у его супруги чувствительный подбородок. Сказал, что в следующий раз будет осторожным. Что он любит ее. По-настоящему, а не по расчету.
Мина знала, что больше всего на свете Галуст боялся упустить свой шанс стать отцом, и она наслаждалась этим мигом – мигом, когда она могла навсегда изгнать из него этот страх.
Он заметил, как изменился ее взгляд, и сказал:
– Бог с ней, с книгой! Если тебе нравится, читай, это не мое дело!
Вот тогда она и произнесла:
– Ты скоро станешь отцом.
Галуст наклонился и приник щекой к ее животу. А потом взял ее за руки. И они стали танцевать прямо на кухне. Танцевать не как супруги, чья семейная жизнь началась без любви, а как самые настоящие любовники.
Мина больше не могла хранить в себе эту тайну. В середине беременности она рассказала мужу, что книга – это подарок Тиграна.
Галуст попросил подержать книгу в руках. Они вместе разглядывали ее, восхищаясь ее древностью и ценностью.
– Зачем сжигать? – удивился Галуст.
– Понимаешь, – объяснила Мина, – это может звучать глупо, но у меня такое чувство, будто эта книга олицетворяет собой последнее, что осталось от моих прошлых бед и неудач. И мне хочется поскорее избавиться от нее, пока не родился ребенок.
– Хочешь, я разожгу печь, – предложил Галуст.
Готовность мужа заставила ее передумать. Мысль о том, что одно лишь мгновение может стереть целые века, показалась ей невыносимой. Какую бы боль ни причиняла ей книга, все равно оставалась смутная надежда, что эта боль может принести пользу. И она предложила:
– Может, мы продадим ее? А деньги потратим на ребенка. На его жизнь.
Еще по своей старой службе в Ленинакане Галуст помнил одного человека, державшего подпольный магазин. Этот человек покупал и продавал всякие редкости и имел контакты даже с зарубежными клиентами и поставщиками. В основном он интересовался коврами, посудой и тому подобным, но не отказывался и от антиквариата.
На следующий день они сели в поезд и направились на запад. В дороге Мине сделалось дурно, и Галуст дал ей свою шляпу вместо пакета. Ее вырвало. На станции Галуст пошел к фонтану и, напевая себе под нос, чтобы скрыть смущение, выстирал шляпу.
Дома у торговца все стены были увешаны картинами, оправленными в дорогие рамы. Среди пейзажей преобладали горы и реки с пасущимися на берегах лошадьми. На единственном свободном месте Мина заметила странное пятно – судя по всему, раньше тут висело распятие.
Едва Галуст и Мина вошли в переднюю с антикварными статуэтками из золота и серебра, их встретил кот, который, выгибая спину, потерся о ноги Мины. Вслед за котом появился и знакомый Галуста. У него было большое, прямо-таки необъятное лицо – Мина ни разу в жизни такого не видела, а челюсти громко щелкали при каждом слове.
– Если вам что-нибудь понравится, сразу скажите, чтобы я успел поднять цену, – пошутил хозяин.
Кот последовал за всей компанией в задние комнаты. Хозяин отодвинул ширму, открыв большой стеллаж с коврами. Мина присела на корточки, чтобы погладить кота, а когда выпрямилась, Галуст уже протягивал книгу торговцу. Тот закрепил на лбу специальную лупу и стал изучать чернила. Затем вышел из комнаты с другой книгой, на вид столь же древней, и стал рассматривать оба экземпляра.
Наконец он поднял голову и посмотрел на Галуста, даже не потрудившись вынуть лупу из глазницы. Звучно захлопнул обе книги и сказал:
– Вас обманули.
– Это так… – начал было Галуст, но Мина наступила ему на ногу, заставив молчать.
– Я не утверждаю, – сказала она, – что этот экземпляр и есть настоящий Ширакаци пятого века. Скорее всего, это копия семнадцатого столетия. Но даже если это и так, она не теряет своей стоимости и ценности. Книга вполне может быть бесценной.
– Бесценная или ценная – для меня это синонимы, – проворчал торговец, наклонив голову так, что лупа сама свалилась в карман его рубашки. – Пятый или семнадцатый век – это история. Эта же… Чернила, которыми она написана, – турецкие. Вряд ли они старше вашего почтенного супруга.
Кот снова потерся о ноги Мины, но она оттолкнула его. Должно быть, она изменилась в лице, потому что Галуст спросил, не нужна ли ей снова его шляпа. Мина отрицательно мотнула головой. Потом посмотрела на торговца и спросила, уверен ли он в своих словах. Не может ли он – и пожалуйста, на этот раз повнимательней – проверить еще раз?
Мужчина скривил свое широкое лицо. Но поскольку в магазине больше не было посетителей, а может, потому, что его с Галустом связывала какая-то общая, неизвестная Мине история, но, скорее всего, окинув взглядом живот Мины и мокрую шляпу ее мужа, прикинув, сколько ей пришлось вытерпеть, чтобы узнать правду, согласился.
Он снова вставил лупу в глазницу и склонился над книгой. На этот раз он возился с ней значительно дольше, и даже принес для сравнения Библию, географическую карту и что-то, напоминавшее отрывок какого-то стихотворения.
– Я сожалею, – вынес он вердикт.
«Сожалею!» – подумала Мина. Сожаления много значат для армян. Но в тот момент она даже и не знала, что на это сказать. Сожаления лежали перед ней – подделанная книга.
– Не стоит сожалений, – молвила Мина. – Кстати, – обернулась она уже в дверях, – вам, случайно, не попадалась коллекция разноцветных кубиков для игры в нарды?
Но хозяин только вздохнул. С сожалением.
Вскоре она раздалась вширь. По утрам сестра приводила к ней племянника и племянницу. Ангелочки массировали ей опухшие ступни, а сестра заваривала чай, резала хлеб, выкладывала на стол сыр и соленые огурцы. Так было каждое утро. Еда и смех. Мина непрерывно разговаривала со своими неутомимыми массажистами – но только о будущем. Вагану исполнилось одиннадцать, и он хотел стать пилотом. Талин было семь, и она мечтала стать певицей. Девочка пела, и ей аплодировали. Мина очень любила такие утренники.
Когда на свет появилась Араксия, Мина уже настолько влюбилась в свою семью, что мысли о фальшивке почти не приходили. Но оставшаяся трещинка в сердце иногда становилась чуть шире. Обычно это происходило по ночам, когда дочка спала. Вспоминая историю с
