скривившись лицом, выплюнул горечь на пол. Третий и человек Ю сделали то же самое. Свет мигал. Брызги фонтана все еще осыпались, медленно опускаясь в мраморную чашу.
168
Трое сидели за столом, двое слушали пятого.
Самоубийство — это только способ, — говорил пятый.
Способ развязаться с тем миром, который не оправдал ожиданий. Хотя у лабардана в соответствии с его сутью не может быть ожиданий. Также как не может быть ожиданий у любого из нас в той части, в которой он является лабарданом.
Расстаться со старым миром и создать для себя мир новый — можно также сказать «перейти в новый мир», потому что между «создать» и «перейти» нет разницы, ибо все возможное к созданию уже существует.
Но для тебя или меня самоубийство — это не способ.
Это соблазн для бессмертного сознания, помещенного в разрушающийся мир или разрушающееся тело, но это не выход. Можно встряхнуть калейдоскоп еще раз, но хорош ли будет тот узор, который сложится?
Чтобы иметь право на самоубийство, нужно быть большим лабарданом или богом хотя бы с маленькой буквы.
И дело не в сомнительности результата, а в невозможности совершить действие, — или, если посмотреть, поменяв точку зрения, — в невозможности не совершать действия.
Ибо для человека — в той его части, в которой он человек, а не лабардан, — действие происходит в результате некоторого произвольно принимаемого решения.
Действие же, совершаемое лабарданом, происходит естественным образом, по сути — само собой. С этой точки зрения лабардан не совершает действия. И только для постороннего взгляда кажется, что он что-то намеренно сделал — подставил под удар меча шею или, сделав петлю, повесился на ветке дерева.
169
Иногда хочется что-нибудь посчитать.
Исходное число можно получить из слова. Возьмем слово ЛАБАРДАН и пронумеруем в нем буквы. Это будут числа от одного до восьми. Три буквы «А» встанут под номерами 2, 4 и 7. Перенесем эти буквы вперед, а согласные под номерами 1,3,5,6 и 8 пойдут следом — получится АААЛБРДН, или, если перевести буквы в числа, — 24713568.
Возьмем получившееся число и разделим его на 32. Почему на 32? Не знаю. По-моему, это естественно, делить на 2 — наименьший возможный делитель — и делить столько раз, сколько делится, то есть пять раз в данном случае. Давненько не делил я одно число на другое. Пять раз на 2, значит — на 32.
После деления получилось 772299 — красивое число, не правда ли? — число лабардана, оно стоит того, чтобы его написали крупными красными (красивыми) цифрами, — разве нет?
Сделанного уже достаточно, и на этом можно бы и остановиться, но посмотрим внимательней на свойства полученного числа. Во-первых, оно делится на одиннадцать, и это у многих считается счастливым знаком. А если мы из каждой пары одинаковых цифр оставим одну, то получим число 729. Его можно — опять же пять раз — делить на 3, наименьший возможный делитель. И в итоге получается 3, то есть число 729 — это три в шестой степени. А 32, которое мы видели раньше, — это два в пятой. Какие замечательные числа попадаются нам на дороге. А отделение гласных от согласных не имеет ли своим прообразом — праобразом — отделение света от тьмы или вод от суши в день Творения?
И вот, если в результате естественных, в общем-то, процедур, производимых над словом, из него происходит такое необыкновенное число, разве это не является — не доказательством, нет — но некоторым подтверждением, свидетельством, если хотите. И я убеждаюсь, что слово само исходное — лабардан — имеет под собой какую-то реальную основу, что оно не с полу, как говорится, подобрано и не с потолка взято.
170
Трое сидели за столом. Верхний свет погас, но масляная лампа в середине стола горела.
Му второй вошел в дверь. Смотанную в клубок путеводную нить он положил на пол у входа.
— Много ли было крови? — спросил Эф третий.
— Больше, чем можно подумать. И больше, чем можно представить. Думаю, она до сих пор там течет. — Второй посмотрел вниз, на свои сапоги. — Нож отдаю. — Он протянул третьему его нож, полностью принявший свою первоначальную форму.
— И что теперь? — спросил третий.
— Теперь тот, кто нас здесь удерживал, перестал быть помехой.
— Осталось найти выход.
— У меня есть путеводная нить, которая ведет к тому месту, с которого мы вошли сюда.
— Раньше эта нить была привязана к ножке нашего стола, — заметил третий.
— Теперь она проходит мимо по коридору и ведет дальше.
— А за каким делом ты, собственно, здесь очутился? — Третий поморщился, спрашивая. Ему казалось, что когда-то он уже спрашивал что-то такое. — С нами тремя понятно, мы беглецы. Другие за нами гнались, с ними тоже понятно. А какую карту ты держишь в рукаве, я не знаю.
— Какой вам интерес в том, что я держу в рукаве, если через пару минут меня здесь не будет. — Второй сел за стол и налил себе кофе в свободную чашку. — Говоря «интерес», я имею в виду «польза», — уточнил он.
— Говоря «интерес», я бы имел в виду интерес, — сказал третий.
— У меня было задание следовать за вами — за одним из вас, — второй бросил взгляд в сторону человека Ю, — чтобы найти путь в тот мир, из которого к нам попадают автоматы Калашникова.
— Я, слава лабардану, теперь обычный человек, — сказал человек Ю.
— Не буду спорить.
— Путь, может быть, и есть, — заметил пятый.
— Но караван верблюдов по нему не пройдет, — заключил второй. — Для себя я, однако, кое-что приобрел в итоге. — Он улыбнулся, показывая во рту свой черненый зуб.
— Что ж, счастья тебе, — сказал третий.
— И это тоже мое, — сказал второй, показывая длинный ноготь на мизинце левой руки.
— Поздравляю.
— Кто-нибудь, кстати, идет со мной?
— Нет, — сказал пятый, — я теперь хочу другой глобус.
«Что такое глобус?» — собрался было спросить третий, но понял, что уже знает это слово.
Второй поднес к губам чашку. Трое смотрели на него с интересом. Второй пригубил, поморщился.
— Горько, — сказал он
