Спи, солдат, как спит река, Спи, как тень и прах, Спи, как лодка рыбака Дремлет на волнах,
Уподобившись нулю, Станешь нам, как брат». «Я не сплю, не сплю, не сплю», — Говорит солдат.
Эти стихи я перечитываю, когда еду в автобусе до Покрова-17.
На базе «Прорыва» я провел неделю. За это время я перечитал все документы в толстенной папке, которую дал мне Старик. Среди них были и эти стихи, написанные от руки на пожелтевшем листке, вырванном из тетради. Это стихи, которые начинал писать в своем блокноте боец Селиванов, а потом они обнаружились в ходе одной из экспедиций под купол Объекта. Будто сам Покров-17 дописал их за него.
Первые дни проходили в полубреду. Я пытался осознать происходящее, почти не ел, много спал, много курил. Видел тяжелые, злые, муторные сны.
Потом стало немного легче. Я вчитывался в документы и понимал всё больше.
Мое прошлое, мое сознание, мой разум — я всё никак не мог отпустить это. Всё существовало в реальности, но сама эта реальность оказалась чем-то другим.
Утром 4 октября на базу пришел Капитан. Он раздобыл в институте прибор ночного видения и костюм защиты для меня. И сказал, что пора.
Старик и Полковник поехали с нами.
Наш автобус — ржавый трясущийся УАЗ-«буханка». За рулем небритый сорокалетний мужик в потасканном камуфляже, на его коленях укороченный автомат Калашникова. Водитель нервничает и покусывает нижнюю губу, потому что хочет курить, но отвлекаться от дороги нельзя.
Кроме меня и водителя в автобусе еще трое. Это Старик, Полковник и Капитан. Они тоже в камуфляже и с автоматами, в черных вязаных шапках. У них уставшие лица. Они не смотрят на меня. Я не смотрю на них.
У меня тоже автомат. Я научился им пользоваться. Это оказалось очень просто.
По радио, прорываясь через скрипучие помехи, играет Анжелика Варум. Ах, как хочется вернуться, ах, как хочется ворваться в городок…
Водителю, видимо, не нравится эта песня, и он поворачивает ручку приемника. Гнусавый диктор говорит, что возле Дома Советов возобновилась стрельба. Прямо сейчас танки ведут прицельный огонь по верхним этажам здания. Внутри продолжается пожар. Слышны автоматные очереди. Счет раненых идет на десятки.
Водитель хмурится и выключает радио. Теперь ему хочется курить еще больше.
Кажется, в Москве всё идет к концу.
По окну автобуса стекают капли дождя, за стеклом серое небо и грязно-желтое поле. Впереди город. Я укутываюсь в шарф, потому что из окна дует прямо в шею. На распоротой кожаной обшивке сиденья прямо передо мной нарисованы черным фломастером серп, молот и звезда.
Я надвигаю на лоб шапку, чтобы никто не видел, во что я превращаюсь. Это не самое приятное зрелище. Хотя всем, конечно, плевать, потому что все уже давно это знают. Даже мне наплевать. Просто я не хочу лишний раз думать об этом.
Мои глаза скрывают темные очки, чтобы никто не видел, что с ними происходит. На мне грязная солдатская куртка с длинными рукавами, в которых можно прятать кисти рук. Я потолстел, хотя почти не ем. Мне удалось сохранить рассудок, но можно ли это назвать рассудком?
