— Да. Просто потрясающе.
— Я напишу вам направление в гинекологию для подтверждения, а пока не стесняйтесь, можете задавать любые вопросы, какие вас интересуют.
— Благодарю вас, но, думаю, мне достаточно информации на один день.
— Ну что ж. В таком случае, я желаю вам всего наилучшего. И примите мои поздравления.
— Спасибо.
Генрих даже не пытался скрыть своего восторга, когда я сообщила ему новости. Он гладил мой совершенно плоский живот с энтузиазмом, от которого я каждый раз закатывала глаза. Как только он узнал, что мы скоро станем родителями, он тут же снял крест с моего запястья и заявил тоном, не терпящим возражений, что моя «карьера» контрразведчика была официально завершена. Я, конечно, продолжу работать в СД, но вот вся шпионская деятельность была для меня теперь заказана. Я никак не могла надивиться реакции моего мужа; я-то была уверена, что он расстроится похуже моего, но вместо этого он поднял меня на руки и покрыл моё лицо поцелуями.
— Разве не ты говорил не так уж давно, что нам стоит подождать, пока всё это не кончится? — смеясь, спросила я.
Он был так искренне счастлив, что его радость заразила и меня. Да, у нас будет ребёнок, наш с ним малыш, которого мы уже любили больше всего на свете. И действительно, какая к черту разница, что там творится вокруг, пока мы есть друг у друга.
Глава 20
Урсула не могла скрыть радости по поводу того, что наши дети будут почти одного возраста. Она уже вовсю распланировала всю их будущую жизнь, утверждая, что она просто знала, что у нас обязательно родится мальчик, и что он женится на её Грете, когда вырастет. Я только качала головой и смеялась.
— Я не понимаю, если честно, чего вы все подняли такой шум. Я не чувствую совершенно никакой разницы в своём организме кроме постоянной сонливости. — Я пожала плечами в ответ на слова моей подруги, пока мы прогуливались по парку с коляской.
— Ты права, я тоже не чувствовала никакой разницы, пока Грета не зашевелилась внутри. Это самое волшебное чувство в мире, вот увидишь! Я проплакала целых полчаса, когда почувствовала первый толчок.
— Наверное, ты права. Пока мне ещё с трудом верится, что кто-то живёт у меня в животе.
— Всему своё время. Но всё же, как это чудесно, чувствовать, как новая жизнь растёт внутри тебя, правда ведь? Мы, женщины, можем вырастить в себе нового человека, подумать только! Мы прямо как богини!
Я рассмеялась. Урсуле нужно было стать писательницей: у неё всегда был огромный талант использовать самые неожиданные метафоры для описания самых обычных вещей.
— Да. Мы выращиваем этого нового человека, а наши мужчины потом начинают очередную войну и убивают его.
— Ну что ж теперь поделать? — Она вздохнула. — На то они и мужчины. Они всегда дерутся.
Грета начала тянуть свои крохотные ручки из коляски, просясь на руки к матери, но прежде чем Урсула потянулась к ней, я спросила:
— Можно мне её взять? Я пытаюсь привыкнуть к ребёнку на руках.
— Ради Бога! — Судя по её виду, Урсулу моё предложение более чем устроило. — Когда у тебя родится свой, ты так от него устанешь, что захочешь засунуть его обратно, откуда он вышел.
Я снова расхохоталась и осторожно взяла Грету на руки, заметив, как она потяжелела с последнего раза, как я её держала.
— Как же она быстро растёт!
— Да, слишком быстро. А Макс уже упрашивает меня о втором ребёнке.
— Он — прекрасный отец. Он так всегда пестается с ней, это так очаровательно!
— Из Генриха тоже получится прекрасный отец. Он очень любит детей.
— Я знаю. Он и этого уже любит до смерти, хоть он и размером не больше горошины.
— Вот подожди как впервые возьмёшь своего новорожденного на руки. Твоя жизнь полностью изменится.
Я попыталась представить себе, как это будет, но почему-то не смогла. Наверное, это просто одна из тех вещей, которые нельзя представить не пережив, успокоила я себя, поправляя вязаную шапочку на белокурой головке Греты.
* * *
Я не могла перестать нервничать, ожидая в приёмной группенфюрера Гейдриха, пока его адъютант разбирал с ним в его кабинете какие-то бумаги. Вот уже две недели я упрашивала его уделить мне пару минут свободного времени, но получала всё тот же ответ, что группенфюрер был очень занят. В конце концов он всё же согласился на короткую встречу, скорее всего только чтобы я оставила его в покое.
Наконец дверь в его кабинет открылась, и его адъютант пригласил меня внутрь. Я быстро встала и прошла к Гейдриху, стараясь выглядеть как можно более спокойной, принимая в расчёт просьбу, которую я вот-вот собиралась озвучить.
— Heil Hitler! — Я поприветствовала своего начальника громко и чётко, как он всегда того требовал от всех своих подчинённых.
— Heil Hitler, — отозвался шеф РСХА, не отрывая глаз от документов на столе. Вместо этого он только махнул рукой в сторону кресла, приглашая меня сесть. — Давайте только побыстрее, у меня всего пять минут.
Я села, разгладила юбку и сделала глубокий вдох.
— Герр группенфюрер, у меня к вам небольшая просьба.
Он поднял на меня свои холодные глаза.
— Что вы хотите?
— Видите ли, после того, как я поговорила с моим братом в… Польше, — осторожно начала я. — Он… На мой взгляд, занимает не совсем ту позицию, в которой он в полной мере мог бы себя проявить.
Гейдрих отложил ручку.
— Вы что, хотите, чтобы я распорядился насчёт его повышения?
— Нет, нет, вовсе нет, — быстро заговорила я, поняв, что он не так интерпретировал мои слова. — Я имела в виду, что ему самому кажется, что он с куда большим удовольствием служил бы рейху на восточном фронте. Он хочет перевестись обратно в вооружённые СС вместо СС-Тотенкопф.
Он нахмурился.
— Не понимаю, зачем ему это? Не самое разумное решение. Мы на восточный фронт обычно в виде наказания отправляем.
Я кивнула.
— Да, я знаю об этом, герр группенфюрер. Но мой брат хочет сражаться за рейх с настоящим, физическим врагом, если вы понимаете о чем я, вместо…
Я не знала, как правильно закончить предложение и не разозлить при этом Гейдриха. Он продолжал пристально меня разглядывать своими колючими глазами.
— Он и сражается с вполне настоящим врагом, Аннализа. Самым что ни на есть настоящим врагом рейха — евреями, цыганами и большевиками. Он сражается за будущее нашего рейха и нашей арийской расы, избавляя нас от всей этой мрази, которая недостойна жизни. Он творит будущее, новое, чистое и светлое для всех последующих поколений германского народа, который сможет свободно и без страха дышать в этом новом, очищенном от скверны мире, принадлежащем только нам. Как может он этого не понимать и не ценить? Это одна из величайших привилегий, а не что-то, на что стоит жаловаться.
