— Послушайте, хватит, наверное? Можно помолчать?
— Она же не понимает, — обиженно повернулась Молли. — Сегодня мой день рождения, я ее пригласила. У нее совсем нет друзей, и мне ее жалко. Я хочу, чтобы она порадовалась, а как же она будет радоваться, если не понимает, что там происходит.
Последовала тишина — или, как я могла себе вообразить, в своем позоре это должна была быть ужасающая тишина, — а затем наш сосед старательно изобразил, как его тошнит.
— Почему этот дяденька делал вид, что ему плохо? — невинно спросила Молли, когда мы возвращались домой, забросив по пути Хоуп.
— Потому что его от тебя чуть не вырвало, — ответил Том.
— Но почему?
— Любого бы стошнило от твоих слов.
— Перестань, Том, — вмешался Дэвид.
— Пусть сама перестанет выделываться. Тоже мне — добренькая.
— А что плохого в том, что она, как ты выражаешься, «добренькая»? Тебя это чем-то задело?
— Да плевать. Просто она все делает напоказ.
— Откуда ты знаешь, напоказ или не напоказ? Да и в любом случае какая разница? Главное — Хоуп понравилось. Ей с нами было хорошо. Все остальное не имеет значения — пусть даже ради этого Молли пришлось выставлять доброту напоказ.
И Том заглох, как и все остальные, сраженные убийственной логикой Дэвида.
— «Милосердие не хвалится и не кичится», — вспомнила я про свое отложенное оружие.
— Что?
— Ты прекрасно слышал. Что она, что ты — хвалитесь и кичитесь при каждом удобном случае.
— Вот именно, — буркнул Том. Не совсем понимая, о чем речь, он тем не менее опознал агрессивность тона и тут же примкнул ко мне в начавшихся боевых действиях.
— Откуда это? — спросил Дэвид. — Ты же не сама это придумала?
— Из Библии. Послание апостола Павла к Коринфянам, глава тринадцатая. Мы слушали это в церкви на воскресном чтении.
— A-а, понял. Это же та самая глава, что читалась на нашей свадьбе?
— Что-что? — Меня снова застали врасплох.
— Ну как же. К Коринфянам, глава тринадцатая.[55]
— Марк ничего не читал о милосердии.[56]Там было только о любви. Недаром эта глава читается накануне бракосочетания, — раздраженно заметила я.
Да простит меня апостол Павел, я совсем не имела в виду, что это все сентиментальщина — напротив, именно эта глава меня всегда восхищала и казалась одним из самых прекрасных мест в Священном Писанин.
— Не знаю, не знаю. Но я точно запомнил: К Коринфянам, глава тринадцатая.
— Ладно, не в этом суть. На воскресной службе говорили о настоящем милосердии. И я сразу вспомнила о тебе и твоем кичливом дружке.
— Спасибо на добром слове.
— На здоровье.
Домой возвращались в молчании. Вдруг Дэвид хлопнул ладонями по рулю:
— Да это одно и то же!
— Что?
— «Любовь не превозносится, не гордится» — «милосердие не хвалится и не кичится». Понимаешь? Просто Марк читал Писание в другом переводе.
— Нет, там, в церкви, говорили не про любовь, а про милосердие.
— Одно и то же слово. Я точно помню. Caritas.[57]По-латыни и по-гречески оно иногда переводится как «милость», а иногда как «любовь».
Вот оно что. А ведь мне еще тогда в церкви слова показались странно знакомыми. Ну конечно, именно это читал брат на моей свадьбе — мой любимый отрывок из Библии. Почему-то мне стало плохо, закружилась голова, засосало под ложечкой, словно я совершила нечто ужасное. Любовь и милосердие оказались родственными словами… Как такое возможно, если вся история недавних событий подтверждает как раз обратное, что они не могут ужиться друг с другом, что это антитезы, это два кота в мешке — если вы их туда бросите, они передерутся и выцарапают друг другу глаза.
— «И хотя бы я имел веру передвигать горы, без любви я ничто».[58]Вот это место, я помню почти дословно.
— А мы пели эту песню, — встряла Молли.
— Это не песня, идиотка, — заметил Том. — Это Библия.
— Нет, песня. Песня, песня, песня. Ее исполняет Лорин Хилл. Она в самом конце — у папы на старом диске. — И Молли напела нам приблизительный перевод Послания апостола Павла к Коринфянам, глава тринадцатая.
Когда мы доехали, Молли предоставила нам возможность послушать эту песню еще раз, уже в исполнении самой Лорин Хилл, негритянской певицы с обликом нубийской принцессы, а Дэвид ушел наверх и через некоторое время спустился с коробкой, полной всяких побрякушек и мелочей, оставшихся от нашей свадьбы и венчания, с коробкой, о существовании которой я даже не догадывалась.
— Откуда это у тебя?
— Из старого чемодана под нашей кроватью.
— Это что — моя мама собрала на память о свадьбе?
— Почему обязательно мама? И почему обязательно — твоя мама?
— Ну а кто же еще?
— Других предположений нет?
— Дэвид, не пудри мозги. Откуда у тебя эта коробка?
— От верблюда. Это моя коробка.
— Почему же только твоя? — спросила я. — Почему не «наша»? Я там тоже присутствовала, если помнишь.
— Никто не отнимает у тебя этого права. Но собрал это я, специально купил коробку и сложил сюда все: свечи, твой флердоранж, высохший букетик и прочее.
— Ты? Собрал? — внезапно горло мне свела судорога. — Но как тебе пришло такое в голову? Когда?
— Уже сам не помню. Наверное, когда мы вернулись домой после медового месяца. Это был фантастический день. Я был так счастлив. Просто хотел, чтобы осталось что-нибудь на память.
Я разразилась слезами и плакала, плакала, пока не стало казаться, что эта соленая жидкость, струящаяся из моих глаз, не слезы, а кровь.
