— Я подумала о вашем отъезде. Мне не хочется вас отпускать. Потому я и смеюсь как истеричка. Кто знает, может, это последняя твоя шутка в этом доме.
Она тут же пожалела о своих словах, но лишь по привычке. Она всегда жалела, что нельзя поймать вылетевшие слова. Но сожаление выгорело, угасло, и пришла уверенность, что пора наконец определиться. Пусть он знает. У нее тоже есть чувства, и он должен об этом знать.
— Гм. А кто сказал, что мы уезжаем? Нам здесь нравится. Правда, Джек?
— Ага. Если недолго. Но жить тут я бы не хотел.
— А я хотел бы, — заявил Такер. — Хоть навсегда.
— Правда? — спросила Энни.
— Истинная правда. Мне нравится море. И то, что здесь все без претензий.
— Да уж, никаких претензий.
— А что такое претензии? — насторожился Джексон.
— Это когда маленький город притворяется чем-нибудь другим.
— А города притворяются? И чем они притворяются?
— Парижем. Жирафом. Чем угодно.
— Я бы лучше поехал в такой город, который притворяется. Так веселее.
Прав парень. Кому интересно жить в городе, гордящемся своей заурядностью, влюбленном в свою ограниченность.
— А мама как же? — спохватился Джексон. — Ребята в классе… И вообще…
Энни остро ощутила свою заинтересованность, напряглась в ожидании контраргумента Такера. Как будто в зале суда она наблюдала спор хитроумного пройдохи-адвоката и твердокаменного консервативного судьи. Но Такер лишь обнял сына за плечи и велел ему не беспокоиться. Мол, все будет хорошо. Энни снова хохотнула, и опять слишком громко, как бы показывая, что все ерунда, смех да и только, и что не важно, что Рождество уже почти прошло. Она всерьез нервничала.
Они вошли в темный, холодный музей, зловеще тихий и пустынный. Такер сначала забеспокоился, но потом понял, что Энни в качестве хозяйки и должна появиться первой. Долго ждать не пришлось, народ подтянулся заблаговременно — очевидно, опаздывать в Гулнессе еще не вошло в привычку. Помещение наполнилось городскими чиновниками, энтузиастами-общественниками и владельцами экспонатов, казалось исходившими из предположения, что чем позже придешь, тем меньше на твою долю достанется бутербродов и картофельных чипсов.
Когда-то Такер терпеть не мог ходить на званые вечеринки, потому что едва он успевал представиться, как вокруг него начинался ажиотаж. Нечто подобное произошло и на этот раз — с той только разницей, что люди, устроившие ажиотаж, ранее о нем практически не слышали.
— Такер Кроу? — спросил Терри Джексон, член городского совета, владелец половины экспонатов выставки. — Тот самый Такер Кроу?
Терри Джексон явно не из молодых, уж за шестьдесят, сплошь седой — Такер только подивился своей известности среди такого рода публики. Но тут Терри ухмыльнулся Энни, та закатила глаза, и Такер понял, чему обязан известности своего имени среди седовласых сморчков с далекого острова.
— Энни отвела вам роль особого гостя нашего вечера. Я же возражал, исходя из того, что о вас тут никто не слыхал. Что из вас выжмешь? Ну-ну, не обижайтесь, шучу. — Он хлопнул Такера по плечу. — Но вы ведь из Америки?
— Из Америки, точно.
— Вот и хорошо, — с довольным видом кивнул Терри. — Американцев-то у нас днем с огнем не сыщешь. Вы, возможно, вообще первый. Конечно же редкий гость. Все остальное не важно.
— Он на самом деле был знаменит, — вступилась за Такера Энни. — То есть среди тех, кто его знал…
— Ладно, мы все знамениты среди тех, кто нас знает. Что пьем, Такер? Я бы уже и начал.
— Нет, спасибо, мне просто воды.
— Ну-ну, так нельзя. Гулнесс не может позволить себе поить американского гостя водой. Красного, белого?
— Мне нельзя.
— В такую погоду грех не выпить. Не для излечения, так для профилактики. Барьер против простуды.
— К черту вашу простуду, Терри, — запротестовала Энни. — Он лечился от алкоголизма.
— Ну ладно, ладно, сдаюсь. В чужой монастырь и все такое.
— Спасибо, мне все здесь нравится.
— Ну и отлично. А вот и настоящие звезды нашего небосвода.
Терри замахал рукой, подзывая к себе двоих мужчин, лет около сорока каждый. Эти джентльмены морщились, поводили плечами и крутили шеями, чувствуя себя весьма неуютно в вечерних костюмах и галстуках.
— Познакомьтесь. Наша местная легенда: Гэв, Барнси… Такер Кроу и Джексон Кроу из Америки.
— Здрасьте, — прогудел Джексон, и «местные легенды» обменялись с ним подчеркнуто официальным рукопожатием.
— Знакомое имя, — сказал один из мужчин.
— Есть певец Джексон Брауни, — просветил его Джексон. — И еще город Джексон. Только я там не был. Жалко.
— Нет, не Джексон. Такер… как дальше…
— Навряд ли, — усомнился Такер.
— Точно, точно, Барнси, — поддержал друга второй мужчина. — И я слышал, причем недавно.
— Нормально добрались? — спросила Энни.
— Вот! — Корпулентный мужчина по имени Гэв торжествующе ткнул пальцем в Энни. — Вы про него и говорили в тот вечер в пабе, когда мы познакомились.
— Да неужто? — удивилась Энни.
— Да-да, она все время о нем говорит, — подключился Терри Джексон. — И считает его знаменитым.
— Ага, точняк, кантри-вестерн, всякая херн… — Тут Гэв спохватился, что находится не в пабе, а в городском музее.
— Ничего такого я не говорила, — запротестовала Энни. — Я просто сказала, что много его слушала. В том числе и «Голую Джульетту».
— Не-е, не надо. Вы говорили, что он ваш любимый и прочее, — настаивал Барнси. — Но… Ведь вы с ним встречались в Америке?
— Нет, не с ним.
— Во, блин, у вас знакомых американцев больше, чем их вообще есть в Америке.
— Извини, — сказала Энни Такеру, когда Гэв и Барнси отошли. — Народ воображает, что мы с тобой пара.
— А что за американец, с которым ты там встречалась, в Америке?
— Да не было никакого американца.
— Я так и думал.
Такер, разумеется, понял, что Энни в него некоторым образом «втюрилась», но считал себя слишком старым, чтобы испытывать по этому поводу какие-нибудь эмоции кроме ребяческого удовольствия. Привлекательная женщина, умная, отличный собеседник, добрая, молодая… ну, в сравнении с ним, во всяком случае. Десятью-пятнадцатью годами ранее он бы не преминул перебрать в памяти все свои доблести и принять как данное обреченность отношений, увериться, что и в этом случае он все испортит; не забыл бы и то, что проживают они на разных континентах, и все прочее. Однако он исходил из того, что «имеющий уши да услышит», что она не глухая и не слепая и что тут caveat emptor[18]— пусть сама решает. Но дальше-то что? Он не имел понятия, способен ли он еще заниматься сексом и не убьет ли его это, если все-таки способен. И если секс его прикончит, осчастливит ли его смерть здесь, в этом городке, в постели Энни? Джексона не осчастливит, это точно. Но отказаться от секса до тех пор, пока Джексон не встанет на ноги? Сейчас сыну шесть… Двенадцать лет ждать? Через двенадцать лет Такеру стукнет семьдесят, тогда возникнут новые вопросы. К примеру: кто захочет с ним спать, когда ему исполнится семьдесят? И на что он тогда будет способен?
