Сексуальность, эмансипация, жизненная политика
Никому неизвестно, будет ли на глобальном уровне развиваться система демократических институтов, или же, наоборот, мировые политики соскользнут к деструктивности, что могло бы представлять собою угрозу планете в целом. Никто не знает, не станут ли сексуальные отношения пустыней неустойчивых связей, отмеченных эмоциональной антипатией в той же мере, что и любовью, и покрытых рубцами насилия. В любом случае есть хорошие основания для оптимизма, но в культуре, которая отказалась от провиденциализма (providentialism — вера в провидение, предопределенность — примеч. перев.), черты будущего должны вырабатываться на фоне осознаваемого риска.
Открытая природа глобальных проектов современности имеет реальные корреляты в неопределенных результатах повседневных социальных экспериментов, которые являются предметом рассмотрения этой книги.
Что можно сказать с какой-то степенью определенности, так это то, что демократии недостаточно. Политика эмансипации — это политика внутренне соотносящихся систем современности; она ориентирована на контроль распределительной власти и не может вступать в столкновение с властью в ее порождающем родовом аспекте. Она оставляет в стороне многие из вопросов, поставленных ограничением (в оригинале — sequestration — примеч. перев.) опыта.
Сексуальность имеет огромную важность в современной цивилизации, потому что она является точкой контакта со всем, что предшествовало технической безопасности, которую должна предлагать повседневная жизнь. Ее ассоциация со смертью стала для нас столь же причудливой и почти немыслимой, как кажется очевидной ее переплетенность с жизнью. Сексуальность оказалась заключенной в рамки поиска самоидентичности, которую сама по себе сексуальная активность может заполнять лишь на мгновения. «Склони свою сонную голову, мой любимый человек, на мою ненадежную руку»: столь много сексуальности являет собою фрустрированная любовь, обреченная бесконечно отыскивать различия в схожести анатомии и физического отклика.
В вызываемой сексуальностью напряженности, возникающей между приватизацией страсти и насыщенностью публичной сферы, равно как и в некоторых конфликтах, разделяющих сегодня мужчин и женщин, мы можем увидеть постановку в повестку дня новых вопросов. В частности, в своих связях с гендером сексуальность дала толчок развитию политике личного — фраза, которая останется непонятой, если связывать ее только с эмансипацией. Мы определяем понятие жизненной политики[238] скорее как политику жизненного стиля (в оригинале — lifestyle — примеч. перев.), действующую в контексте институциональной рефлексивности.
Оно относится не к тому, чтобы «политизировать» — в узком смысле этого понятия — решения, связанные со стилем жизни, но к тому, чтобы ре-морализировать их или, выражаясь более точно, поднять на поверхность те моральные и экзистенциальные проблемы, которые ограничение опыта оттолкнуло от повседневной жизни. Это проблемы, которые растворяют в себе абстрактную философию, этические идеи и очень практические заботы.
Периферия жизненной политики охватывает множество различных проблем. Одна из них — это самоидентификация как таковая. Рефлексивный проект самости. В той мере, в какой он фокусируется на жизненном пространстве, рассматриваемом как внутренне соотнесенная система, — ориентирован только на контроль. Он не имеет иной морали, нежели аутентичность, современная версия старой максимы «мешать самому себе быть правдивым». Однако сегодня заданный истечением традиции вопрос «Кем я буду?» неразрывно связан с вопросом «Как я буду жить?». Здесь представлено множество вопросов, но в той мере, в какой это касается сексуальности, наиболее очевидным является вопрос о сексуальной идентичности.
Можно было бы подумать, что чем больше достигнутый уровень равенства между полами, тем более вероятно, что существовавшие прежде формы маскулинности и феминности конвергируют к некой единой андрогинной модели. Это может быть так или не так и задается возрождением различия в текущей сексуальной политике, но это в любом случае лишено значения, если не попытаться определить содержание андрогинии, что является делом решения вопроса о ценностях. Поэтому возникающие дилеммы были скрыты, пока сексуальная идентичность являлась структурированной с точки зрения полового различия. Бинарный код мужчины и женщины, который допускал фактически не связанные случаи, приписывал гендер полу, как если бы они были одним и тем же. В таком случае атрибуты гендера были бы представлены следующим образом.
1. Предполагалось, что каждый индивид является или мужчиной, или женщиной без всяких промежуточных состояний «между ними».
2. Физические характеристики и черты поведения индивидов интерпретировались как маскулинные и феминные в соответствии с господствующей гендерной схемой.
3. Гендерные признаки рутинным образом сравнивались и оценивались в рамках допустимых паттернов гендерно-статусного поведения.
4. Конституируемые и ре-конституируемые таким образом гендерные различия применялись для конкретизации сексуальных идентичностей, причем «кросс-гендерные элементы» отфильтровывались.
5. Акторы контролировали свой внешний вид и поведение в соответствии с «природно заданной» сексуальной идентичностью[239].
Сила, с которой все еще ощущаются эти влияния, проявляется в том факте, что мужской трансвестизм обычно стигматизируется, несмотря на то что он больше не рассматривается в психиатрической литературе как перверсия. Более интересным, поскольку он выглядит даже более двусмысленно, является случай тех женщин, которые культивируют внешний вид мужественности. В этом отношении нынешние нормы внешнего вида, манеры поведения и одежды в современных обществах позволяют женщинам более близкое сходство с мужчинами, нежели что-либо другое. И все же имеет место тенденция усиления дуализма: если личность не является «реально» мужчиной, тогда она должна быть женщиной. Женщины, которые отказываются выглядеть «феминно», обнаруживают, что чувствуют себя постоянно обеспокоенными.
Я не буду надевать платьев и делать макияж или носить дамскую сумочку и не собираюсь вести себя более женственно. Мой бойфренд говорил мне, что из-за этого люди смотрят на меня как на ненормальную, и я знаю это, но я отказываюсь делать все это. Я не буду чувствовать себя комфортно в платье. Я не смогу сесть так, как я сижу сейчас. Подобно тому, как и вы привыкли ходить определенным образом. А косметика — это такое убийственное неудобство[240].
Комбинация несбалансированной гендерной власти и укоренившихся психологических предрасположенностей вполне твердо удерживает на месте дуалистические половые разделения; но, в принципе, все может быть организовано совершенно иначе. Анатомия перестает быть неизбежностью, сексуальная идентичность все более и более становится вопросом жизненного стиля. Половые различия, во всяком случае, в ближайшем будущем, все еще будут связаны с механизмами воспроизводства особей; но для них более не имеется основательных причин приспосабливаться к явному перелому в поведении и аттитюдах. Сексуальная идентичность могла бы формироваться через разнообразные конфигурации характеристик, связывающих внешность, манеры и поведение. Вопрос андрогинности (в оригинале — androgyny (здесь в смысле — гермафродитизма) — примеч. перев.) будет ставиться с точки зрения того, что могло бы расцениваться как желательное поведение — и ничего более.
