В эту схему необъяснимой для чеченцев непоследовательности теперешнее поведение фээсбэшников, вполне укладывалось. Бросили команду на произвол судьбы, потом приставили человека, потом снова забыли, и вот теперь накатила очередная волна милосердия – поместили подлечиться в больницу. Кто-то ранен, у кого-то обострение язвы, кому-то нервы надо успокоить. Сейчас будут обследовать найденные на складе трупы, дополнительно уточнять у команды обстоятельства. "К «шайтану» у начальства обязательно возникнут вопросы, – продолжал Сиверов думать за противника. – Но русский хитер, знает уже, как выкрутиться. Привести в исполнение угрозу, разоблачить его двойную игру? Стоит ли?
В нем главное препятствие на пути к цели, но в нем же – главный шанс на успех".
Глава 34
Обычно Сиверов мог просчитывать ситуацию на много ходов вперед. Но отношение людей из команды стало для него неожиданностью. Начиная с последних слов Самойленко и заканчивая неожиданной откровенностью Ди Каприо. Казалось, именно эти люди должны быть непримиримее к обману, чем кто-либо другой. Из шкурных интересов их обманывают или из ведомственных – для них это не должно иметь значения.
Но прояснение больного вопроса словно позволило уцелевшим распрямиться в полный рост.
За годы лишений они, похоже, поняли одну важную вещь, которую Сиверов когда-то тоже осознал со всей очевидностью. Если тебя используют – это еще не самое страшное.
Человека постоянно используют с большей или меньшей долей цинизма. Мирная жизнь в этом мало отличается от военной. Злишься, проклинаешь, пытаешься сломать этот чертов механизм, и вдруг – ты выпал из него, ты полностью свободен. Не нужен больше никому. И вот тогда начинаются действительно черные дни…
Глеб попрощался с товарищами, пообещал вернуться. Вышел из палаты в коридор, охране было приказано не чинить ему препятствий. В остальном они имели четкое предписание: кроме Сиверова порог туда и обратно мог переступить только Ян Давыдович и никто более. Ведомственная больница охранялась по высшему разряду, впервые с начала операции Сиверов не беспокоился за ребят, и руки у него были полностью развязаны.
Оружием он собирался воспользоваться, но не трофейной винтовкой «Энфилд» – ее пока пришлось сдать. В коридоре человека с тонкими губами и серо-стальными глазами заметили дежурные медсестры и даже один беспокойный пациент.
Но никто не видел, как он попал на плоскую, залитую битумом крышу. Как примостился за невысоким парапетом, выложенным кирпичами по периметру.
Здесь его ожидало оружие. Оно имело вид пистолета с необычно длинным и тонким дулом. И представляло для жизни людей в городе не больше опасности, чем «фоторужье» для экзотической птицы в джунглях.
Чуть выше рукоятки находился разъем для «пальчикового» штекера. Провод оканчивался наушниками. Громкость регулировалась колесиком на «пистолете», его легко было поворачивать большим пальцем.
Не поднимая головы над кирпичным выступом, Сиверов выставил тонкое дуло, слегка поводил им из стороны в сторону. Спецтехника из арсенала ФСБ позволяла прослушивать звуки на достаточно большом расстоянии, если только между приемником и источником звуковой волны нет кирпичных и железобетонных преград.
Требовался определенный навык, чтобы уберечь от перегрузок барабанные перепонки. Поймав слабый голос издалека, приходилось регулировать громкость до максимума. Но небольшое дрожание «инструмента» уводило фокус на несколько градусов в сторону. В наушниках мог зазвучать совсем другой, гораздо более близкий шум. В этот момент децибелы иногда подскакивали слишком резко.
Твердая рука не менее важна для стрелка, чем острый глаз. Спокойная хватка Сиверова всегда четко фиксировала цель. Сейчас, когда целью стал звук, приходилось, что называется, ловить черную кошку в темной комнате, полной всякой другой всячины.
Ведомственную больницу давно уже собирались перевести за город. Стройку завершили, но с внутренней отделкой и прочими мелочами дело продвигалось медленно. Сиверов никогда не пользовался льготами и понятия не имел о причинах пробуксовки.
Старое здание, построенное в начале семидесятых, располагалось на юго-западе столицы в окружении разномастных домов. К счастью, высоток поблизости не было – на крыше семиэтажки Сиверов мог чувствовать себя достаточно спокойно, не опасаясь, что его увидят сверху.
Многое зависело от того, какую информацию успели нарыть боевики. Узнали они этаж и номер палаты? Тщательно занавешенные окна выходили на ту же сторону, что и служебный непарадный вход.
Именно с этой стороны и пристроился Глеб.
Градус за градусом поворачивая щуп, он медленно исследовал пространство. По приезде в больницу он запомнил ближайшие окрестности. Сейчас, не глядя, представлял, во что «упирается» сфокусированное излучение – стена средней школы приблизительно на уровне первого этажа.
«Устал я греться у чужого огня. Но где же сердце, что полюбит меня?..»
Доносится ария из оперетты – это сторож слушает радио. Неплохая слышимость, если учесть, что звук ловится всего лишь по вибрации стекол.
На этой точке задерживаться пока не стоит.
Дальше, дальше… Дальше странные вспышки гула. Ясно, автомобильные двигатели. Обычно шум медленно нарастает и спадает, но при такой избирательности искусственного уха машина даже на скорости шестьдесят километров в час мгновенно проскакивает мимо фокуса.
Значит луч выскочил за угол стены, и в наушниках – проезжая часть улицы. В гулком хлопке можно расслышать даже хлюпанье лужицы, раз за разом разбрызгиваемой колесом. Что там еще?
Стоят ли у обочины припаркованные автомобили?
Да нет, не станут чеченцы так рисковать, они все-таки понимают, что это не обычная больница.
Сиверов вернул тонкое дуло назад, к зданию школы. Чуть приподнял его на уровень верхних этажей. Тишина, безмолвие. И вдруг два юных голоса – объяснение в любви. Остались в здании допоздна или сейчас только пролезли тайком от сторожа?
Тенью скользнуло по изнанке прикрытых век лицо Ирины в обрамлении черных волос. Как она сейчас? Начались дожди, и ей, наверное, тоскливо одной в загородном доме.
Генерал Потапчук неспроста доверил Сиверову продолжение операции. Слепой умел оставаться слепым и глухим по отношению ко всему, что размягчает душу. Только изредка разрешал себе всплыть на поверхность, ухватить земного воздуха и земного солнца. Неизмеримо больше времени проводил на глубине, где существовала только цель.
Он закончил проверять окна и крышу школы.
Но это не значило, что можно поставить на ней штамп «проверено». Если чеченцы используют одного человека, его можно не засечь. Сидит неподвижно, застыл в ожидании. И стул под ним скрипнул секундой позже, чем невидимый электромагнитный луч пронзил классную комнату, свободно пройдя через двойное стекло. Или секундой раньше – без различно.
